Дворец вечности
Шрифт:
"Я еще не очень ясно понимаю, — передал он. — Мак Тевернер — мое физическое тело — мертв, однако я жив".
"Да. Одна копия книги сгорела, но другая цела".
"И я никогда не умру?"
"Ты никогда не умрешь. — По лицу Лабинуса прошла тень. — От естественных причин…"
"Значит мои родители живы?"
"Подожди. — Пауза. — Да, твои родители живы".
"Я могу говорить с ними?"
"Возможно, при случае. Они — часть субмассы".
Энтузиазм Тевернера возрастал. Это было странное, холодное
"Ты не одинок в пути", — мягко сказал Лабинус, и за его мыслями мерцали концепции еще более обширные, чем те, что уже влились в мозг Тевернера.
Мать-масса! Тевернер глядел в пугающе яркое облако, окружавшее Мнемозину, и потребность, которая всегда составляла большую часть его жизни, хотя он и не знал об этом, внезапно была удовлетворена. Родилось ощущение свершения и полноты, смешанное с эмоциями, превышающими эмоции человеческой копии.
"Скажи мне!"
"Нет надобности говорить, мой друг. Все, во что ты верил, — правда. Лабинус готовился отойти. — Иди с жизнью".
"Ты пойдешь со мной?"
"Позднее. Надо принять других".
Тевернер почувствовал, что его тащит к Матери-массе, сначала медленно, потом с усиливающейся скоростью.
Пространство было заполнено эгонами. Он проходил сквозь них, они сквозь него. При каждом контакте обменивались жизнями, сознание Тевернера распухало от памяти тысяч существований, но он все еще был на внешних границах Матери-массы. Знание его судьбы распускалось в нем самопроизвольно…
Эгоны — существа общительные, объединенные какими-то приближающимися к бесконечности связями через взаимодействие их личностей. Они не покидают живущих особей на их родной планете до тех пор, пока жизнь полностью не иссякнет в этом мире. На этой стадии, когда история жизни полностью закончена для планеты, невообразимо обширная корпорация личностей, составленная из всех разумных существ, когда-либо живших на планете, покидает ее.
Затем происходит бесконечное паломничество через вечность к интеллектуальным приключениям, что вне пределов понимания любого единичного мозга. Возможно, для прохода через другой континуум, когда этот континуум умирает от смертельного накала, чтобы оплодотворить новые миры, вдохнуть жизнь в миллиарды свежих планет; возможно, для того, чтобы объединиться с другими мировыми мозгами, и объединяться снова и снова в поисках Предела.
Жажда Тевернера к абсорбции росла, и с ней росла и его скорость. Сияющие ветви эгон-массы открылись, сложились вокруг него, обволокли. Затем пришла боль. Тевернер остановился.
"Жизнь, — закричал он в страхе, — ты отталкиваешь меня?"
Ответ пришел со всех сторон сразу.
"Нет, мой друг,
Он повернул свой мозг внутрь. Боль зародилась глубоко внутри его собственного существа, но, однако, пришла снаружи. Не из реального снаружи, где все было заполнено блеском разбросанных красок, но из другого снаружи, из ограниченного, тоскливого сна-существования, которое он знал до… до… Ощущение нежелания, отвращения, но физическая связь была еще очень сильна, и он был вынужден вспомнить… до… до того, как Джервез Фаррел спустил курок. Фаррел убил Тевернера, но было что-то еще, что в это время казалось более важным. Недовольство Тевернера росло: неизвестная сила держала его, привязав к обстоятельствам темной игры, в которой он когда-то участвовал.
Он хотел… он хотел, чтобы это случилось… Он вынудил Фаррела убить его, потому что… потому что иначе Тевернер выдал бы информацию, которая привела бы других к смерти.
Несмотря на его сопротивление, воспоминания вернулись: КОМсэк, устроивший штаб-квартиру на Мнемозине, война с сиккенами, видение красивого женского лица, странно затемненного… Лисса!
Тевернер растерялся. Лисса. Она держала его. Но как?
И зачем? Возможно ли, что смутно припоминаемая вещь звалась любовью и вызвала такие прочные цепи, что он не мог разорвать их? Холодная ярость разлилась в нем.
"Отпустите меня, — просил он, — я должен жить. Я требую своей жизни, отказываюсь быть связанным с тьмой".
"Потерпи, — прошептал ближайший эгон. — Перед тобой вечность".
"Как я могу ждать, когда я познал Жизнь?"
"Ты должен ждать, — мысль была полна сострадания, — до тех пор, пока связь не порвется".
"Но я не…"
Мысль Тевернера потерялась, потому что Вселенная вокруг него взорвалась в хаосе. Эгоны бросились через него в неожиданном бегстве, из них выбивался страх, как кровь из артерии. Цвета угрожающе изменились, Мать-масса корчилась и кричала миллионами беззвучных голосов, и два черных крыла прокладывали свой быстрый и жестокий путь через центр мальстрема.
Крылья резко свернулись и исчезли.
По их следам шло молчание и чувство непереносимой скорби. Возобновив контакт, Тевернер почувствовал пульсирующую сквозь него печаль, а с ней невероятное сознание, что эгоны мертвы. Эгоны — наследники вечности — убиты черными крыльями, и боль, испытываемая их товарищами, бесконечно сильнее той, что чувствует человек, стоящий на коленях у смертного ложа любимой. Скорбь переполнила Тевернера, вытеснив из его мозга все мысли.
Через какое-то время он вернулся к области сознания.
"Я видел два черных крыла. Это… враг?"
"Нет, это не враг".
"Я не понимаю".
Пауза, и Тевернер почувствовал, что сейчас узнает о чем-то худшем, чем существование неумолимого врага.
"Единственные существа, могущие уничтожить эгонов, — это люди, и они делают это, даже не зная о нашем существовании".
"Но крылья…"
"Крылья космических кораблей Федерации, прибывших на Мнемозину, мой друг. Крылья баттерфляй-кораблей".