Дворец ветров
Шрифт:
«Бедная Белинда!» – подумал Аш, с легким отвращением вспоминая придуманный им эфемерный идеал и занудного молодого хлыща, которым он сам был тогда. Белинда была не виновата в том, что не сумела соответствовать своему идеализированному образу, да и какая женщина сумела бы? Настоящая Белинда была вовсе не ангелом, а весьма заурядной и довольно глупой девушкой, которая волей случая оказалась миловидной и тщеславилась своей миловидностью, избалованная лестью и низкопоклонством окружающих. Теперь Аш ясно понимал это. Сознавал он и то, что практичность, заставившая ее принять предложение мистера Подмор-Смита, и мстительность, погубившая бедного Джорджа, вряд ли могут считаться непростительными пороками, ведь очевидно же, что очень и очень многие люди обладают такими свойствами. Вероятно, когда бы дело касалось любой другой женщины, он сам назвал бы первый поступок разумным, пусть и неромантичным,
Даже теперь при мысли о том, как она поступила с Джорджем, Аша слегка замутило. Он до боли ясно помнил лицо Джорджа, каким оно было тем жарким сентябрьским днем в Пешаваре. Но вот черты Белинды ускользали от него, и, пытаясь вызвать в памяти ее образ, он обнаружил, что помнит только, что глаза у нее голубые, а волосы золотистые, но как она выглядела в точности, как говорила, смеялась или двигалась, он забыл. Образ бывшей возлюбленной поблек, точно старый дагерротип, слишком долго пролежавший на солнце, и, если учесть все душевные муки, которые он претерпел из-за нее, казалось странным, что Лили Бриггс он помнит гораздо лучше. Хотя, возможно, в этом не было ничего удивительного: Лили поощряла Аша исследовать каждый дюйм своей теплой наготы, тогда как с Белиндой глубокое уважение удерживало любые проявления чувств в строгих рамках, и в тех редких случаях, когда Ашу дозволялось заключить в объятия туго затянутый в корсет стан девушки, его поцелуи дышали такой почтительностью, словно он был русским крестьянином, целующим икону.
В любовной истории с Белиндой элемент чувственности отсутствовал начисто, тогда как во всех предыдущих чувственное наслаждение было единственной целью. В результате, испытав на собственном опыте обе эти крайности, Аш решил, что теперь узнал о женщинах все, и, глубоко разочарованный своими познаниями, навсегда излечился от любви (при данных обстоятельствах вполне понятная реакция, хотя и не оригинальная). Однако, как и многие пережившие крушение иллюзий влюбленные, он снова влюбился, причем как будто в первый раз. И он точно знал, что в последний.
Это открытие не доставило Ашу никакой радости: он многое отдал бы за то, чтобы избежать любви, и, будь у него выбор, он бы даже сейчас предпочел отказаться от нее, поскольку сложившаяся ситуация грозила обернуться неминуемым разочарованием для него или для Джули, а то и для них обоих. Но он уже ничего не мог поделать. Прошло слишком времени с той ночи, когда он вернул девушке половинку перламутровой рыбки и заключил ее в объятия – и в тот же миг понял, что они созданы друг для друга, точно две половинки разломанного талисмана, и что не только талисман Джули, но и он, Аш, снова обрел целостность, а вместе с ней несказанное счастье. Он не смог бы ничего изменить даже при большом желании и был не способен проанализировать или объяснить свое чувство. Оно просто было – как солнечный свет или воздух, которым он дышал. Неотъемлемая часть его существа…
Джули так же отличалась от всех женщин, которых он знал прежде, как ясный день в Гималаях отличается от пасмурного на Солсберийской равнине. Аш мог свободно говорить с ней обо всем на свете, и она все понимала. Потерять ее сейчас – все равно что лишиться сердца или души. А разве можно жить без первого или уповать на райское блаженство без второй?
«Я не могу отказаться от нее, – подумал Аш. – Не могу… не могу!»
Козодой спорхнул в сухое русло и уселся на валун, не распознав человека в неподвижной фигуре всего в ярде от себя. Рыщущий в поисках корма мангуст на мгновение замер, настороженно принюхиваясь, а потом решил, что человек не представляет опасности, и подкрался ближе, движимый исследовательским интересом. Но Аш не замечал их. Он пребывал в своем замкнутом, уединенном мире и настолько глубоко погрузился в размышления, что, появись там той ночью вооруженные бандиты, может статься, он так и не вернулся бы в лагерь. Осознав, что он не в силах расстаться с Джули, Аш сделал лишь первый шаг по долгому и опасному пути – и только тогда начал ясно понимать, сколь велики и труднопреодолимы преграды, стоящие между ними.
То, что при встрече с ним Джули обрела такое же ощущение целостности своего существа, он знал без всяких слов и знал, что она привязана к нему больше, чем к любому другому человеку на свете, – так было всегда. Но привязанность и любовь – разные вещи, и если она питает к нему всего лишь то же самое чувство беззаветной преданности, какое
Только перестав быть для нее братом, он может попросить Джули разделить с ним судьбу и принять все возможные последствия такого шага: бесчестье, великие трудности и бесчисленные опасности. Сам он питает к ней отнюдь не братскую любовь: он хочет жениться на ней. Но даже если она полюбит его не сестринской любовью, это будет всего лишь первым шагом, ибо она по-прежнему останется Анджули-Баи, принцессой и индуской. И пусть даже она пренебрежет своим общественным положением, но вопрос кастовой принадлежности может оказаться для нее непреодолимым.
Приемная мать Аша была ревностной индуской, и он получил должное религиозное воспитание. Он изучал Ригведу [49] и знал историю о принесении в жертву Пуруши, первочеловека, в результате расчленения которого возникли все элементы мироздания и четыре индусские касты. Из дыхания Пуруши произошли брахманы, каста жрецов; из рук – кшатрии, или воины; из бедер – вайшьи, каста земледельцев и торговцев, а из ног – шудры, то есть мелкие крестьяне и ремесленники. Все остальные люди были неприкасаемыми, одно лишь их присутствие оскверняло. Для индусов кастовая система являлась самой важной вещью в жизни, она определяла общественное положение и род деятельности каждого человека и так или иначе влияла на все аспекты существования. Ничто не могло изменить этого. Человек, рожденный шудрой, живет и умирает таковым. Никакие богатства или власть не могут поднять его до более высокой касты, и его дети, внуки, правнуки и все потомки до конца времен останутся шудрами. Только в высшей степени добродетельная жизнь и благие деяния дают шудре возможность в следующей жизни родиться представителем более высокой касты. Никаких иных способов избежать своей участи у него нет.
49
Ригведа («Книга гимнов») – первый известный памятник индийской литературы, наиболее древняя и значительная из Вед.
Родичи Ситы были земледельцами, горцами, причисляющими себя к потомкам раджпутов. Ее муж тоже был вайшьей, и она воспитала Аша как своего родного сына. Мать Джули была полукровкой, а следовательно, с точки зрения ортодоксального индуса, имела примесь нечистой чужеземной крови. Но ее отец принадлежал к касте воинов и, как многие кшатрии, полагал, что именно они, а не брахманы должны по праву занимать почетное первое место. Он также волей случая оказался самодержцем, раджпутом и раджой. Поэтому он считал себя выше всех кастовых законов, и если бы вдруг пожелал выдать свою дочь за самого презренного из неприкасаемых, то, вероятно, сделал бы это с самым невозмутимым и высокомерным видом. Тем не менее, руководствуйся он только соображениями кастовой принадлежности, он никогда не счел бы приемного сына служанки Ситы (а тем более единственного сына профессора Пелам-Мартина) приемлемой партией для своей дочери от фаранги-рани. Его наследник, несомненно, разделял его мнение, несмотря на низкое происхождение собственной матери Нанду и тот факт, что сомнительный статус его сводной сестры Анджули-Баи стал причиной ожесточенных споров и мелочных дрязг с эмиссарами из Бхитхора, которых только щедрая мзда и обещание богатого приданого заставили в конце концов признать ее приемлемой женой для раны.
В настоящее время, однако, одобрение или неодобрение Нанду не имело никакого значения: условия брачных договоров согласованы и обмен дарами по случаю помолвки состоялся, и его сестры теперь являются собственностью раны, а брачная церемония послужит лишь окончательным скреплением сделки, уже заключенной и не подлежащей отмене. Выйти из сложившейся ситуации без страшного скандала и не подвергаясь серьезной опасности они с Джули могли только чудом, а Аш в чудеса не верил.
Если он не сумеет убедить Джули бежать с ним, бракосочетание состоится. А если она выйдет замуж за рану, он никогда уже не сможет видеться и разговаривать с ней. Она бесследно скроется в замкнутом и недоступном мире занана и все равно что умрет для него. Он даже не сможет писать ей или получать какие-нибудь сведения о ней – разве только через Кака-джи, да и это вряд ли, поскольку Кака-джи сочтет неприличным обсуждать жену раны с другим мужчиной. Единственной новостью, которая дойдет до него, будет новость невыразимо мучительная: что Анджули-Баи стала матерью. Или умерла…