Дворянство. Том 2
Шрифт:
— Больному надо много пить, — пояснил юноша. — Она так говорила. Если только кишки не проткнуты. И почки не отбиты.
— Не проткнуты, — успокоила Гамилла. — И не отбиты.
— А где Насильник? — между делом спросил Раньян, разрезая пояс, который успел пропитаться кровью. Вместе с арбалетчицей они стащили с Хель штаны, и бретер склонился над глубокой раной на левом бедре женщины. Раньян впервые увидел рыжеволосую полностью обнаженной и механически отметил, что упражнения фехтмейстеров сделали просто хорошее — идеальным. Несмотря на очень высокий для женщины рост и худощавое, скорее мальчишеское сложение, она могла бы позировать скульпторам и
— Молится в Храме, — кратко сообщила Гамилла, придерживая пациентку. — Сказал, что толкаться плечами будет кому, а он обратится к Пантократору в суточном бдении. Так больше пользы.
— И не поспоришь. Помогло, — буркнул Раньян, смывая кровь с рук. Витора поливала, поджав губы и сохраняя на бледном лице выражение человека, разделывающего свинью — занятие неприятное, однако необходимое.
— Так… — пробормотал бретер, разглядывая содержимое сундучка. — Кровь остановили. Жгут сняли. Теперь промыть раны мыльным раствором. Проверить, не застряли ли осколки оружия. Затем полить «мертвой». И зашить.
— Ды-зын-фэг-цы-а, — медленно, по слогам выговорила арбалетчица загадочное слово, которым Хель называла обработку ран. Бретер молча кивнул, соглашаясь.
Он думал, что баронесса либо потеряет сознание, либо не выдержит и уйдет. Ошибся и в том, и в другом. Надо сказать, бретер несколько переосмыслил свое представление о попутчиках в затянувшемся приключении, особенно когда появился Марьядек с двумя объемистыми корзинами, которые пахли изысканными копченостями, вином, свежим хлебом. Но ценнее всего были доставленные в той же корзине горские компрессы из сушеных трав, которые очень хорошо вытягивали яд, рассасывали отеки и воспаления. Лучше действовали только декокты с Пустошей.
Раньян снова проклял собственную глупость и косность. Сейчас мысль приготовить все заранее, включая сундучок и лекарства, казалась очевидной, но бретер слишком привык биться лишь за себя, разучился заботиться о других. Он отчетливо понимал, что если все же Хель останется калекой или, не дай Параклет, умрет, в том будет его, Раньяна, личная вина, которую оправдать и простить нельзя.
— Маленькая армия, — пробормотал Гаваль, заливая травяную повязку теплой водой, готовя ее к использованию. — Маленькая, но уже не смешная.
И Раньян скупо кивнул, соглашаясь.
— Вот, — служанка, скрывающая под волосами расплющенные уши, подала кривую иглу с вдетой нитью.
— Туда, — бретер указал подбородком на стеклянную плошку с «мертвой водой». — Сунь полностью, пусть полежит.
— Да.
Раньян отжал лишнее с чистой тряпочки, которой намеревался для начала протереть кожу вокруг раны на бедре. Для начала… В воздухе запахло дорогим кабаком, где подают лишь самую крепкую водку, очищенную от сивухи. Бретер отлично помнил ощущения, которыми сопровождается обработка ран по методике рыжеволосой лекарки. То, что в уязвленной плоти после такого изуверства не заводится гниль — это замечательно, но чудо исцеления случится потом. А ужасающая боль воспоследует сейчас.
— Держите ее, — приказал бретер. — Как можно крепче. И суньте ремень в зубы.
Однажды Елена тяжело заболела, по-настоящему тяжело, так что почти три месяца не ходила в школу, отлеживаясь дома. Родители настояли, что так лучше чем госпитализация, учитывая постоянное присутствие дома квалифицированного медика. Несколько дней девочку терзала высокая — под сорок градусов —
Сейчас происходило то же самое, но с поправкой на то, что в мир безумных видений Елену швырнула ужасающая боль. Все вокруг было запредельной болью, и боль отливала, как раскаленный металл в форме, невероятные, фантазийные образы, обжигавшие разум.
Армии шли по Ойкумене, маршируя тысячами, десятками тысяч сапог, выбивая пыль из тракта подковами кавалерии. Сотни знамен и стягов притягивали к себе людей как магнит железные опилки, увлекали жаждой золота и почестей, но в большинстве просто обещанием куска хлеба. В свою очередь флаги кружились в запутанном танце вокруг двух главных центров. Двух точек опоры для мира, который сошел с ума.
Предатели оказались преданы. Лжецы обмануты. Забыта мораль, растрачены, развеяны по ветру все мыслимые и немыслимые устои. Принципы больше не продаются, ибо не осталось покупателей на столь никчемный, бесполезный товар. Люди говорят, что настал век стали, огня и безудержной жестокости. Они ошибаются. Это не начало, но завершение. Длинный век людей заканчивается, и дальше не ждет уже ничего… Ибо Пантократор счел меру наших грехов переполненной, а участь безнадежной.
Перо не скользит в уставших пальцах одинокого летописца, оно тяжко царапает старый, десяток раз выскобленный пергамент. Плохие чернила едва читаются, они выцветают за считанные недели, но хроникер продолжает безнадежное занятие. У писца знакомое лицо, вернее лица, сразу несколько возможных, но Елена не может сосредоточиться, чтобы вспомнить.
Девять тысяч голодных смертей в неделю. Людоеды охотятся на странников средь бела дня, их не страшат ни солнце, ни гнев божий. На Острове Чума проснулась в древних колодцах с гнилой водой. Пока мы радовались бедам Алеинсэ, зараза угнездилась на кораблях, прокралась в порты континента и вырвалась на свободу. Те, кого пощадил голод, умирают, раздирая в агонии нарывы, полные черного гноя. Приморские города опустошены, болезнь идет вглубь Ойкумены. Мертвых некому хоронить.
Мертвецы кругом, мертвецы повсюду. Тысячи деревень, от которых остались лишь печные трубы, похожие издалека на обгорелые спички. Пашни, где из земли выступают не ростки ржи, а белые кости. Гроздья висельников на полусгнивших веревках. Трупы детей, посаженных на колья. Конец порядку. Конец правилам. Конец всему, включая саму жизнь.
Подати не собираются. Солдатам платят разрешением грабить округу и отбирать зерно у крестьян. Слова императора и королей больше ничего не стоят, их вес меньше чем у легчайшего пера. Все решает воля человека с мечом. Земледельцы потеряли людской облик, они доведены до безумия голодом и поборами. Объединяясь в банды, они убивают все и всех, опустошая без того разоренные провинции и комарки.