Двойка по поведению
Шрифт:
– Занятно… – отреагировал Горбунов. – И теперь эта драгоценность пропала вместе с другими драгоценностями.
Директор развела руками – дескать, странно, очень странно, однако добавить нечего.
– Кстати, ваша учительница часто открывала окна? – вдруг спросил полицейский, что-то разглядывающий в углу кабинета.
– Она любила свежий воздух! – выпалила Капитоша. – Но на ночь никогда не оставляла, что вы! Здесь же первый этаж!
– Да? Так вот крайнее окно не до конца закрыто. Если бы ночью ветер сильный подул, тут все было бы нараспашку.
– Ну, конечно! – не то с возмущением,
– Технически это возможно, – не стал спорить полицейский.
– Примем это за одну из версий, – согласился в свою очередь следователь. – Но тем не менее давайте разбираться: кто вчера вечером находился в школе?
Глава 3
Все последние сутки Аркадий Михайлович Казик пребывал в совершенно удивительном настроении. Сколь ни банальным было сравнение, но он ощущал себя птицей, долго сидевшей в клетке и вдруг выпущенной на волю. С той лишь разницей, что птица, привыкшая в неволе получать пищу из рук, не способна на самостоятельный прокорм, а Казик, обретя свободу, первым делом устроил себе настоящее пиршество.
По сути именно пиршество, ничем не ограниченное и никем не осуждаемое, и было главной ценностью этой самой свободы.
Всю жизнь сестра Аркадия Михайловича Софочка, похожая на скелет, слегка прикрытый тонкой кожей, воевала со своим толстяком братом, который никак не желал расставаться с лишними килограммами.
Всю жизнь она «пилила» обжору за страсть к вкусной, но нездоровой пище, придумывая разнообразные низкокалорийные диеты.
Всю жизнь она боролась с бесконечными ухищрениями изворотливого хитреца по добыче всевозможных лакомств и почти каждый раз терпела поражение.
Аркадий Михайлович обожал сытно поесть и свою любовь отстаивал с фантастической виртуозностью.
Брат с сестрой долгие годы жили вместе, причем душа в душу, но при этом в состоянии нескончаемой битвы за каждую котлету, пирожок и конфету. Они привыкли к кулинарному противостоянию, не расставаясь, однако, с мечтой, о личной победе.
И вот вчера Аркадий Михайлович обрел свободу – от диеты, порицаний и уверток. Случилось то, чего не случалось уже давным-давно, – Софочка уехала, причем далеко, в Германию.
Эта поездка – недельное путешествие по стране плюс две недели пребывания в лучшем санатории Баден-Бадена – считалась работой. Один весьма состоятельный бизнесмен решил отправить за границу свою мать, женщину далеко не старую, тихую и интеллигентную, обеспечив ей комфорт по высшему разряду, включая наперсницу со знанием немецкого языка.
Поначалу Софья Михайловна, несмотря на обещание полного пансиона и вдобавок хорошего денежного вознаграждения, категорически воспротивилась. Но в конечном счете сдалась. Вняла увещеваниям бизнесмена, который разве что слезы не лил по поводу своей матери, нуждающейся в лечении и отказывающейся ехать на курорт в одиночку, а также уговорам брата, дескать, Софочке самой необходимо подлечиться на баден-баденских водах.
– Ты должен мне клятвенно пообещать, – потребовала сестра во время проводов в аэропорту, – что не будешь обжираться.
Именно это больше всего волновало
– Обещаю, душенька! – горячо заверил Аркадий Михайлович, после чего, помахав рукой взлетающему самолету, тут же направился в супермаркет, где накупил полную тележку всякой снеди, включая копченую курицу, буженину, соленую семгу и большой торт.
Никаких укоров совести он не чувствовал. Да, он обещал не обжираться. Но он и не собирается этого делать. Он просто вкусно поест на воле.
Ополовинив курицу, умяв два внушительных бутерброда с бужениной и семгой и напоследок полакомившись доброй третью торта, Аркадий Михайлович улегся спать с блаженством в душе и желудке.
Спал он превосходно и даже проснулся спозаранку без всякого будильника. Завтрак тоже устроил себе знатный, после чего в самом радужном настроении отправился на встречу с директором гимназии № 20.
Кира Анатольевна Рогова произвела на него солидное впечатление. Высокая статная женщина лет пятидесяти, с умелым макияжем и аккуратной короткой стрижкой, умными глазами и хорошо поставленным голосом, она держалась с достоинством и уверенностью человека, знающего цену и себе, и своей гимназии. Судя по всему, решил Казик, в свое время Рогова успела побывать в комсомольских лидерах, затем еще в каких-нибудь общественно-политических активистах, где и выучилась говорить решительно, с неким оттенком пафосности, четко подбирая нужные слова.
– Вы прекрасно понимаете, что наша гимназия много, очень много лет, – подчеркнула она, – занимает ведущие позиции в системе образования города.
Казик кивнул.
– Именно в нашей гимназии прошли апробацию самые передовые методики обучения, в том числе инновационного…
Казик снова кивнул.
Дальше последовало краткое, но емкое перечисление всех заслуг вверенного Роговой учебного заведения за всю его восьмидесятилетнюю историю, а особенно за последние годы, и Казик вновь кивал, поймав себя в какой-то момент на мысли, что напоминает китайского болванчика.
У Киры Анатольевны, похоже, никаких таких ассоциаций не возникло, напротив, подобная реакция гостя показалась ей совершенно правильной, о чем она не преминула сообщить:
– Сразу видно, вы понимающий человек и прекрасно сознаете, насколько важно, чтобы в нашей гимназии был самый оптимальный морально-психологический климат.
– Конечно, конечно, – заверил доцент кафедры психологии педуниверситета, и в этот момент в кабинет буквально ворвалась секретарша со словами: «Галина Антоновна Пирогова мертвая в своем кабинете!»
Ну а дальше понеслось… И морально-психологический климат испортился напрочь, потому что в образцовом заведении убийство – это не просто беда, а самая настоящая катастрофа.
Всю вторую половину дня Аркадий Михайлович мучился искушением позвонить своему хорошему приятелю – замначальника городского уголовного розыска майору Борису Борисовичу Орехову. Однако он представлял, как отреагирует Борис Борисович: «Казик! Вы опять влезли своим могучим шнобелем в грязную дыру?» И придется объяснять, что ничего не попишешь, коли вот так – да, не первый раз! – сложились обстоятельства, и шнобель, то бишь нос, тут ни при чем. Просто вот такое его, Казика, еврейское счастье.