Двойник с того света
Шрифт:
– Красотой налюбоваться невозможно.
– Третьего дня, говорят, на Владимирской, неподалёку от стрелковой школы [29] , нашли труп дачника. Зарезали бедолагу и обобрали. Тоже по ночам гулял, – донеслось ему вслед. – Остерегайтесь…
Оказавшись на улице, Ардашев облегчённо вздохнул. Не слышно было ни стука копыт экипажа, ни лошадиного ржания. Из далека доносился паровозный гудок, лаяли собаки и зловеще кричала сова. Пахло морем. В направлении Финского залива студент и зашагал.
29
Офицерская стрелковая
В любом русском городе пожарная команда всегда подчинялась полицмейстеру и, как правило, находилась рядом с полицейским управлением [30] , поэтому, глядя на возвышавшуюся вдали пожарную каланчу, Ардашеву было понятно, в какую сторону идти.
Полицейское управление, расположенное в здании присутственных мест, охранял городовой. Он провёл Ардашева к дежурному. Полицейский пил чай. Клим первым делом протянул паспорт, увольнительное удостоверение и объяснил, что его хозяйка – Прасковья Никаноровна Телешова – насильно удерживает в подвале какую-то женщину, которая находится на грани жизни и смерти и потому просит помощи. Любое промедление приведёт к гибели человека, и тогда вся ответственность за смерть несчастной ляжет не только на виновницу её заточения, но и на полицейского, никак не отреагировавшего на устное заявление.
30
Полицейское управление Ораниенбаума в этот период состояло из полицмейстера, его помощника, двух приставов с помощниками и двадцати пяти городовых. Тут же находился и один жандармский офицер, который непосредственно полицмейстеру не подчинялся. Городовые выставлялись на центральных улицах и некоторых нагорных.
– Вы меня, сударь, не стращайте. Пуганые мы и стреляные, – проворчал помощник пристава первого участка. – Я пошлю с вами городового. Поедите на полицейской коляске. Он осмотрит дом. Но сначала извольте написать всё то, о чём вы рассказали. Таков порядок. Прошу.
Не прошло и десяти минут, как студент протянул исписанный лист бумаги. А ещё через четверть часа полицейская пролётка остановилась у дома под номером 14 по Еленинской улице.
Занавеска на окне ожила, и Ардашев понял, что хозяйка не спит. Она и возникла перед городовым, едва он открыл входную дверь.
– Полиция? – удивилась Телешова. – Что вам угодно?
– Прасковья Никаноровна, это я обратился в полицию. Откройте нам подвал и покажите, кого вы там держите.
– Это с какого резону? – возмутилась старуха. – Да и нет там никого, окромя крыс. Травлю окаянных, да всё никак извести не могу.
– Тогда и вопросов к вам никаких не имеется, – миролюбиво заметил городовой. – Я обследую помещение и, если всё так, как вы сказали, тотчас удалюсь. Свечу только не забудьте прихватить.
– А ежели я ключ не найду?
– Тогда я выломаю дверь, – также спокойно пригрозил полицейский.
– Ладно, идём, – пожала плечами хозяйка. Она принесла керосиновую лампу и спустилась вниз по ступенькам.
Подвальная дверь была закрыта на простой крючок. Никакого замка не было.
– Что ж, милости прошу, – указала старуха, освещая пространство лампой, хотя свет итак проникал через небольшие оконца. – Вон бочка с солёной капустой, рядом – чан с мочёными яблоками, ящик с картошкой. Она, как видите, вся проросла, перебрать
– Стало быть, ваш квартирант зазря шум поднял, – окидывая студента укоризненным взглядом, выговорил городовой. – Вы уж не серчайте. Служба у нас такая. Наше дело на любое прошение ответить. Бывайте.
– А где печь? – осведомился Ардашев.
– Какая ещё печь? – пробормотала Телешова.
– Та, от которой труба наверх выведена?
– Какая ещё труба? – удивилась старуха.
– Нас завели в ту часть подвала, которая не отапливается. Здесь и оконца, как видите, не забиты. А есть и другая часть – с глухо заколоченными окнами и трубой от чугунной печи. И туда должна вести другая дверь, – горячо выговорил студент.
– И где же она? – недоумённо пожал плечами городовой.
– Разрешите лампу? – попросил Клим и, взяв её, вышел на площадку. Он принялся освещать стены и вдруг заметил в самом тёмном углу забеленную известью дверь с внутренним английским замком. Она почти не выделялась на фоне стены. – А тут что? Извольте открыть, – велел студент.
– Ничего там интересного нет, – зло выговорила Телешова. – Там чуланчик. Хлам разный. Уж поверьте. Ключ давно потерян. А дверь ломать жалко.
– Я шутковать не намерен, – твёрдо выговорил полицейский. – Вы немедля дадите мне лом али топор. И я взломаю замок. Вот тогда и углядим, кто прав: вы или ваш квартирант.
– Ладно, я сама отворю, – порывшись в кармане передника, согласилась Прасковья Никаноровна. – Только вы не пужайтесь, там сестра моя старшая, она умопомешанная. Я за ней приглядываю. Но она буйная, потому её никому и не показываю.
Петли были хорошо смазаны, и дверь открылась без скрипа.
Перед глазами вошедших предстала каморка шириной в две сажени и такой же длины. В углу стояла маленькая железная печь. Стены были обиты мягкой материей, чтобы не пропускать звук. Свет едва проникал через щели в досках, которыми были заколочены оконца, расположенные у самого потолка. Стола не было. На полу валялись грязная ржавая миска и кружка. У стены стояло ведро с водой. Естественные надобности заключённая справляла тут же. Воздух был до такой степени испорчен, что у Ардашева закружилась голова. В углу зашевелился ворох лохмотьев и показалась старушечья голова. Завидя вошедших, она приподнялась, подползала к ним на коленях и начала целовать руки. Несчастная была в одной юбке и рваной кофте. Её истощение дошло до предела. Она напоминала скелет, обтянутый кожей. Жёлтая, истомлённая, седые волосы сбились в колтун. По её лицу бегали вши.
Полицейский поднял её и повёл наверх.
– Как вас зовут? – спросил городовой.
– Анна Никаноровна Алыбина. Я старшая сестра вот этой злодейки. Она вместе с мужем и упрятала меня в подвал, – прошамкала та беззубым ртом и спросила: – Вы её Антипа тоже заарестуете?
– Дура, он умер семь лет назад, – прошипела хозяйка.
– Туда ему и дорога супостату! Ох, люди добрые, если бы вы знали, как он надо мною издевался! Как голодом морил… А палкой бил, как собаку! И холодом мучил, огонь не разрешал в печи разводить. Напьётся бестия, придёт с бутылкой и терзает меня полночи, – опять расплакалась пленница.
Все молчали.
– А какой год сейчас? – спросила затворница.
– Девяносто первый, – ответил Клим.
– Когда меня закрыли был семьдесят первый.
– Что? – дёрнувшись, воскликнул Ардашев. – Вас продержали взаперти двадцать лет?
– Да, милок, – кивнула старуха, всхлипывая.
– А сколько же вам сейчас?
– В девятнадцатом я родилась, в марте, пятого числа.
– Выходит, вам семьдесят два?
– Да, – покачала головой несчастная. – Они отняли у меня четверть жизни.