Двойное преступление на линии Мажино. Французский шпионский роман
Шрифт:
Он толкнул служебную дверь и столкнулся с целой толпой горничных и этажных, все разговоры умолкли, словно по волшебству. Он вежливо поздоровался по-английски, извинился, открыл следующую дверь и оказался в коридоре, в глубине которого увидел служебный выход. Менее чем через две минуты он уже шел по улице вдоль тыльной стены «Гион Империаль». Чуть больше времени ушло на поиски такси, но в конце концов в торжественных сумерках Аддис-Абебы он звонил в дверь Кассегрена.
Бернар только что вернулся. Они с Одеттой устроили гостю настоящий праздник, так как по счастливой случайности Фредерик приехал
— Боюсь, что у вас будут из-за меня трудности,— объяснил, улыбаясь, Фредерик.— Наши контакты должны остаться в строжайшем секрете. Мое присутствие ни в коем случае не должно подвергать вас опасности и привлекать к вам внимание. Не могли бы вы подыскать мне укромное место на случай, если в «Гион Империаль» я буду уж слишком на виду?
— Разумеется,— ответил Бернар Кассегрен.— Можете мне довериться, мы предусмотрели такую возможность.
— Прекрасно,— одобрил Лемуан, поставив чемодан на стол.— Но начнем мы с осмотра содержимого вот этой штуковины.
Он достал кожаный пояс и принялся исследовать различные кармашки. Сначала он извлек боеприпасы для кольта, затем три машинописных странички на бумаге для прокладки гравюр. Он углубился в чтение, присвистывая от удивления. Это были копии писем, которыми обменивались доктор Равено и генерал Салах Эддин Мурад. Как и рассказывал своему спутнику Загари, французский псевдоагент обещал новому суданскому правительству поддержку Парижа в области финансов, вооружений, упоминалась, в частности, истребительная авиация и помощь развитию промышленности в той мере, в какой данное правительство обязуется обращаться в первую очередь и исключительно к Франции.
Копии были отпечатаны под копирку, естественно, без шапки, и ни в коем случае не могли служить доказательством того, что доктор Равено, успешно взявший на себя обязательства от имени Франции, имел малейшее на то право. Фредерик, не выпуская бумаги из рук, с потерянным взглядом думал прежде всего о том, где же мог находиться оригинал.
Существовало два возможных варианта: или люди, манипулировавшие, прикрываясь именем Франции, генералом Салах Эддин Мурадом и его сообщниками, рассчитывали на удачный исход государственного переворота, или у них не было иной цели, кроме дискредитации французского правительства.
Фредерик готов был держать пари, что во втором случае оригиналы отправлены генерал-президенту. Но и в первом случае они неизбежно должны были попасть в его руки, иначе он не имел бы возможности развернуть столь суровые назидательные репрессии.
Фредерик Лемуан дорого бы заплатил, чтобы взглянуть на подлинные документы. Он передал копии резиденту в Аддис-Абебе, чтобы тот мог с ними ознакомиться, а сам продолжил осмотр.
В кармашках пояса он обнаружил около двух тысяч долларов в купюрах по сто, пятьдесят, двадцать и десять. Этим объяснялась щедрость, с которой Осман Загари вознаградил деревенских жителей за услуги и обновил свой гардероб в Асмэре. Далее следовали три расписки о получении вкладов по пятьдесят тысяч долларов каждый на имя Загари в Восточно-африканском банке в Найроби, Кения. К сожалению, отсутствие каких бы то ни было пометок не позволяло точно установить, кто же предоставил Загари столь яркое доказательство доброй воли. Наконец, в конверте между двумя картонками
— Ну вот! — сказал Фредерик, любуясь соблазнительным силуэтом красотки.— Со смертью Загари, несмотря на риск, связанный с бегством из Хартума, я могу похвастаться только тем, что располагаю красноречивыми письмами — правда, без единого указания на их происхождение и подтверждения достоверности,— доказывающими, что патриотизм моего друга Османа не был так уж бескорыстен, ведь он подумывал о тихой гавани в Найроби. Ничего о том, кто намеревался обеспечить ему безбедное будущее. Но зато фотография прекрасной куколки…
При этом он передал фотографию владельцу гаража, который туг же воскликнул:
— Но это… Да я же знаю эту крошку…
— Если верить тому, что мне сказал Загари, ее зовут Хорна Мейсон.
— Точно,— поддержал Кассегрен.— Она американка. Писательница, работает журналисткой в одном агентстве печати, собирает материал для книги о Восточной Африке. Мне о ней сообщал один из моих ребят. Уж очень она крутилась среди делегатов на последней конференции ОАЕ. Я просто принял этот факт к сведению. Несколько подобных дамочек беспокоятся об освобождении Африки от пут неоколониализма и служат вполне определенным и отнюдь не идеалистическим интересам тех, кто мечтает принять эстафету от старых европейских держав. Какова ее роль в этой истории?
Фредерик Лемуан навострил уши, услышав характеристику Хорны Мейсон.
— Все очень просто,— объяснил он.— Она познакомила капитана Загари и того, кто выдает себя за доктора Равено. Другими словами, именно она стоит у истоков хартумского заговора.
Кассегрен восхищенно присвистнул:
— Ну вы скажете… А откуда этот пояс? Может быть, эта вещица принадлежит вашему другу Загари?
— Да. После убийства я решил посетить его комнату и обнаружил тайник в вентиляции в туалете.
— После чего? — спросил Кассегрен с открытым ртом.
— Вы не ослышались: после убийства. Вероятно, с этого стоило начать.
Очень коротко Лемуан рассказал своему сотруднику о последних события.
Кассегрен не мог прийти в себя:
— Да, черт побери. Вы уж меня извините, но Аддис-Абеба — это все-таки не Чикаго. Надо обладать необыкновенной наглостью… или совсем отчаяться, чтобы расстрелять человека автоматными очередями у «Гион Империаль». Совершенно очевидно, что акция совершена суданскими агентами, но должен, к стыду своему, признаться, что никогда не думал…
— Что у них здесь такой боеспособный передовой отряд? — заключил Фредерик.— Я тоже гак не думаю. Опрометчивость тут не уместна. Я много размышлял над случившимся и пришел к выводу, что для генерал-президента Осман Загари представлял несравненно больший интерес живым, нежели мертвым. Его можно было заставить подписать сенсационную исповедь, поскольку именно он организовал переговоры между своим зятем и пресловутым Равено. Можно было организовать показательный процесс: лучшего обвиняемого и желать нельзя было. Нет, видите ли, мне кажется, что, убрав его, суданцы лишили бы себя одного из козырных тузов на ближайшей встрече на высшем уровне в Каире.