Двойное убийство
Шрифт:
– Прошу прощения, э-э… – Замявшись, Нэн покосилась на табличку, что стояла на столе коренастого. Там значилось: «Детектив Хэнк Гецманн». – Детектив Гецманн? Моя сестра разговаривала с тем молодым человеком, который был убит сегодня в «Галерее», и хочет сделать заявление.
Я изумленно уставилась на сестру. Сделать заявление? Должно быть, на нее так подействовала казенная обстановка. Глядишь, сейчас обзовет меня подозреваемой. Не дожидаясь этого, я включилась в беседу:
– Дело в том, что в новостях
Странное дело – взволнованная речь Нэн не произвела на детектива Гецманна ни малейшего впечатления: он продолжал что-то торопливо черкать на бланке; однако стоило мне раскрыть рот, как он тотчас встрепенулся и вскочил на ноги.
– Очень рад, что вы пришли! – перебил меня Гецманн. – Вы поступили совершенно правильно. Мы очень ценим, когда граждане оказывают добровольное содействие!
Я молча смотрела на него. На мгновение мне показалось, что сейчас он перепрыгнет через стол и стиснет меня в объятиях.
Пугающая, надо сказать, мысль. Объятия детектива Гецманна вполне могли оказаться опасными для жизни – росту в нем было не меньше шести футов трех дюймов, а весу – по меньшей мере двести тридцать фунтов. С виду этот тип был нашим с Нэн ровесником, но бычья шея, квадратный подбородок и прическа «под ежик» не добавляли ему шарма.
К счастью, мне не пришлось долго тревожиться – энтузиазм Гецманна оказался непродолжительным. По сути, его энтузиазм начисто иссяк, едва мы уселись и я, представившись, ответила всего на два вопроса.
На первый мы с Нэн отвечали по меньшей мере миллион раз:
– Вы близнецы?
Второй оказался несколько сложнее:
– Как звали жертву?
Вновь заняв свое место, детектив Гецманн достал еще один бланк и, в ожидании моего ответа, занес над ним ручку. А остальные торчавшие в кабинете полисмены как-то вдруг разом подались в нашу сторону и, затаив дыхание, уставились мне в рот.
Я судорожно сглотнула.
– Я не знаю, как его звали.
Квадратная физиономия Гецманна несколько вытянулась, но, не утратив присутствия духа, он бодро обратился к Нэн:
– Значит, это вы его знали?
Нэн покачала головой, не глядя в мою сторону.
Что было очень разумно с ее стороны. Уж поверьте. Поскольку, если бы взглядом можно было убивать, меня бы незамедлительно упекли за решетку.
Лицо детектива Гецманна вытянулось еще больше, тем не менее он вновь решительно повернулся ко мне:
– Упоминал ли погибший, что чего-то опасается? Не казалось ли ему, будто кто-то за ним следит? Или что-нибудь в этом роде?
Я отрицательно замотала головой. Нет, нет и еще раз нет.
Лицо Гецманна явно вытянулось до предела, и теперь на нем читалось легкое раздражение.
– Может, вы лучше сообщите, что именно сказал
Я и сообщила. И к тому времени, когда закончила пересказывать свою беседу с Красавчиком, раздражение на лице Гецманна из легкого перешло в существенное.
– Так, давайте говорить прямо! – прорычал детектив, потрясая бланком перед моим носом. – Вы что, пытаетесь убедить меня, будто погибший – совершенно незнакомый вам человек – подошел сегодня к вам на улице и заявил, что вы чудесно выглядите?
Я растерянно заморгала. По сути все так и было.
– Ну да.
Вместо ответной реплики Гецманн обернулся и обвел взглядом остальных полицейских, издав при этом противный горловой звук, очевидно означавший: «Видите, с кем мне приходится иметь дело?»
Когда Гецманн вновь повернулся к нам с Нэн, его густые брови сошлись воедино. Он мрачно глянул сначала на Нэн, потом на меня и заговорил. Как ни странно, голос его звучал по-прежнему любезно. Даже чересчур. Настолько любезно, что мы с сестрой невольно заерзали на металлических стульях.
– Милые дамы, – пропел Гецманн, откидываясь в своем казенном кресле, – знаете, чего я больше всего не люблю?
Кажется, он не ждал от нас ответа. Мы и не стали отвечать.
– Больше всего я не люблю, когда болванам на телевидении приходит в голову разбавить вечерние новости криминальной хроникой. Когда на экране начинают мелькать трупы, жертвы и похищенные детишки. Потому что тут же из всех щелей штата Кентукки вылезают очевидцы, убежденные, что собственными глазами видели жертву. В соседней забегаловке, в компании с Элвисом Пресли.
Произнося эту речь, Гецманн даже не улыбнулся, но кое-кто из его коллег захихикал в рукав.
– А затем все эти свидетели, которые имели честь видеть пропавшего или убитого беднягу в компании Элвиса, строем заявляются сюда, дабы поведать об этом мне. А мне, между прочим, приходится заносить их бредни в протокол, – он вновь зашуршал бланком, – и все зазря. – Гецманн поднялся. – Милые дамы, спасибо, что пришли, но у меня, знаете ли, дела…
Уф-ф. Лично я мгновенно уловила намек Гецманна и с готовностью вскочила, собираясь как можно скорее убраться восвояси. Нэн проделала то же самое – за одним исключением. Она открыла рот:
– Нет уж, черт побери, минуточку… Не знаю уж, за кого вы нас принимаете, но…
Я внимательно взглянула на Нэн. Еще не видя подергивающейся жилки на ее виске, я поняла, что сестра в бешенстве. Чертей Нэн поминает лишь тогда, когда на самом деле с языка у нее рвется нечто совершенно непечатное.
– …нам с сестрой стоило немалых трудов совершить это неблизкое путешествие…
Однако! Вообще-то мы добрались сюда за десять минут. А послушать Нэн – так целых десять дней тряслись в общем вагоне.