Двойной удар Слепого
Шрифт:
Но я тоже знаю, чем тебя порадовать, дед, – Глеб крепко обнял Авмросия Отаровича за плечи.
– Аня, ну-ка давай займемся делом, – строго сказала Ирина дочери. – Иди помой руки, сейчас будем накрывать стол. Дорогой, – она повернулась к Глебу, – сходи принеси сумки из машины.
Глеб подмигнул Авмросию Отаровичу и, не надев куртки, в одном свитере, вышел во двор к автомобилю.
На крыльце он закурил свой неизменный «Парламент».
Обширный двор был хорошо расчищен. Только у самого штакетника, где, как помнил Глеб, росли старые развесистые кусты барбариса, громоздились высокие сугробы. Из-под
На заднем сидении лежали фирменные полиэтиленовые сумки из супермаркета «Венский дом». Глеб отнес сумки на крыльцо, вернулся к машине и открыл багажник. Оттуда он вытащил большую квадратную коробку из грубого дешевого картона. Поставив коробку на капот БМВ, он запер машину и щелкнул пультом сигнализации. БМВ мигнул габаритками и коротко квакнул.
Глеб взял с капота тяжелую коробку и повернулся к дому. В сгущающихся сумерках уютно светились окна дачи. Штора на окне в гостиной на первом этаже была сдвинута. В глубине комнаты сияла разноцветными фонариками нарядная елка. Глеб увидел, как Ирина деловито прошла мимо нее с высокой стопкой тарелок.
У Глеба тепло ворохнулось сердце.
«Вот ты и встал на якорь, старый бродяга, – усмехнулся Глеб, – и не хочешь никакой холостяцкой свободы».
Как настоящая хозяйка, Ирина руководила Авмросием Отаровичем и дочерью. Девочка и генерал приносили из кухни столовое серебро, которое вынималось только по праздникам, вкладывали салфетки в ажурные мельхиоровые салфетницы, расставляли хрустальные вазы с яблоками и мандаринами.
Глеб вошел в гостиную и водрузил на стол картонную коробку.
– Глеб! – с ласковым упреком сказала Ирина. – Ну куда же ты ее поставил? Прямо на скатерть!..
Генерал посмотрел на коробку, в его глазах появилось такое выражение, как будто он вдруг увидел что-то очень знакомое и тесно связанное с его прошлым.
Он перевел взгляд на Глеба.
Сиверов непроницаемо молчал.
Ирина почувствовала, что между мужчинами происходит нечто понятное только им двоим.
Генерал открыл коробку. Это была действительно чертовски знакомая коробка: в таких коробках он без малого пятьдесят лет, пока служил в органах, четыре раза в год – на день Победы, на Новый год, на 23 февраля и на День образования ВЧК – получал так называемый «наркомовский паек». Открывая коробку, отставной генерал точно знал, что он найдет там обязательную курицу, запечатанную железной крышкой стеклянную баночку с красной икрой, плоскую синюю шайбу с черной, непременный набор консервов, килограммовый кусок «российского» сыра, балык, брус осетрины, палку сырокопченой колбасы и кулек шоколадных конфет.
«Ну, Глеб, ну сукин сын! Неужто в Конторе добыл?» – взглядом спросил Амвросий Отарович.
Глеб загадочно, как сфинкс, улыбнулся. Жестом фокусника извлек откуда-то складной нож и вручил старику.
Генерал Лоркипанидзе не по возрасту ловким, умелым движением открыл нужное лезвие и начал вспарывать консервные банки.
– Ирочка, – властно сказал он, подавая женщине банку с золотистыми шпротами, – вот так, прямо в банке,
Генерал на мужской манер, крупно, нарезал осетрину, балык и копченую колбасу. Ирина распаковала на кухне сумки, принесенные Глебом из машины, и принялась раскладывать в салатницы изысканные салаты из кулинарии «Венского дома». Анечка хлопотала вместе с ней.
Оставшись одни, мужчины сели у горящего камина и закурили.
– Давно хотел показать тебе одну вещь, – задумчиво проговорил Амвросий Отарович. – Понимаешь какое дело – со скуки я занялся литературной деятельностью…
Он искоса взглянул на Глеба, пытаясь угадать, какую реакцию вызвало это заявление.
– Это интересно, – живо отозвался Глеб. – Человеку с вашей судьбой надо замахиваться не меньше, чем на эпопею.
– Положим, я не Лев Толстой, но старался писать честно. Может, почитаешь?
– С удовольствием, Амвросий Отарович.
Старик сходил в кабинет и принес казенную папку с надписью «ДЕЛО». Так как первоначальные тесемочные завязки давно оторвались, весьма объемная плотная папка была стянута ботиночным шнурком, вдернутым в проколотые шилом дырки.
– Скромничаете, Амвросий Отарович, – улыбнулся Глеб, взвешивая на руке увесистую папку. – Это уже тянет на два тома «Войны и мира».
– Я надеюсь, вы погостите у меня?
– Дня два-три, я думаю, сможем побыть.
– Вот и хорошо, у тебя будет время почитать. Схожу-ка посмотрю, как там мой кабанчик.
Амвросий Отарович ушел на кухню. Оттуда сразу послышались звонкий смех Анечки, приглушенный рокот генеральского баса, беззаботное щебетание Ирины.
Глеб подбросил в камин пару сосновых поленьев, которые тут же затрещали, вспыхнули, и, положив на колени толстую папку, развязал шнурок.
На титульном листе значилось: «Записки старого чекиста».
Глеб узнал слегка пляшущий шрифт генеральской пишущей машинки «Континенталь» 1947 года выпуска.
Глава 11
«Записки» увлекли Сиверова. Он знал историю ВЧК – НКВД – КГБ; имея доступ к архивам, был посвящен во многие дела советских спецслужб, до сих пор не ставшие достоянием гласности, – и потому еще интереснее было получить информацию «неформальным» путем, что называется, из первых рук, тем более, от близкого знакомого. Без претензии на литературные изыски, не всегда безупречные с грамматической точки зрения, строки дышали живым теплом много пережившего, мудрого и правдивого человека.
Погрузившись в чтение, Глеб не заметил, как появилась Аня. Она пришла из кухни, раскрасневшаяся, ее губы были перепачканы вишневым вареньем. Она подошла к Глебу, заглянула на страницу рукописи.
– Это очень интересно?
– Ты знаешь – да, – Сиверов оторвался от «Записок». – Как там у вас дела на кухне?
– Я совсем устала, – призналась девочка. – Там так жарко… И знаешь, мне жалко будет есть кабаненка.
– Ты хотела сказать, кабанчика или поросенка.
– Да, кабанчика. Он такой маленький.
– Мне его тоже жалко, но он бы все равно погиб-замерз бы в мороз или бы его съели волки.
Аня вздохнула.
– Не думай о грустном, малышка, ведь сегодня праздник. Давай забирайся ко мне на колени, и мы с тобой вместе станем смотреть на огонь.