Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914

Виноградов Владилен Николаевич

Все это было совершенно неприемлемо для Александра, а по мере того, как исчезал тильзитский синдром и стали проступать слабости в позиции «владыки полумира», – попросту нетерпимо. Посол в Париже граф ПА. Толстой, в прошлом боевой генерал, раньше других распознал химерическую суть выдвигавшихся время от времени Бонапартом проектов раздела Турции. Его вежливая и холодная сдержанность доводила Наполеона до бешенства. В декабре 1807 года посол писал царю: «Надежда восстановить с сим правительством долговременный и основательный мир есть обман, коим ослепляются слабые умы, не чувствующие в себе никакой силы сопротивления, теряя тем самым время и самые способы приуготовить себя к обороне. Действия необузданной власти императора Наполеона, деятельность и искусство людей, его окружающих, необыкновенны. Гишпания и Португалия скоро падут под иго Франции, а потом восстановление Польши будет предметом его славолюбия». Следует, не мешкая, готовиться к схватке с ним, «ежели же не примутся

нужные меры, то внезапно и с удивлением увидим мы французские армии на границах наших, и тогда последствия будут неисчислимы». В другом письме Толстой предрекал: «Прежде, чем напасть на русского колосса, Наполеону необходимо сокрушить все вокруг него, постараться полностью его изолировать, отделив от него Австрию». Что же, посол не только правду говорил, но и вперед смотрел.

В 1808 году прозвучали первые удары колокола, предвещавшие упадок и гибель наполеоновской державы. Правда, тогда ни сам император, ни его недруги об этом не задумывались. В феврале британское правительство устами короля Георга объявило, что намерено сражаться до конца. В мае испанцы восстали против попытки порабощения своей страны. В июле под Бейленом впервые сложил оружие целый корпус французских войск. В Португалии высадились британские войска под командой генерала Артура Уэлсли, будущего виконта, графа и герцога Веллингтона, и двинулись в Испанию. А сам Наполеон, в полном соответствии с мрачными предсказаниями Толстого, стал готовиться к расправе над древней и непокорной испанской землей.

Союз с Александром, связывавший тому руки, стал ему нужен позарез. Еще 2 февраля 1808 года он сочинил царю письмо, полное заманчивых, но ни к чему не обязывающих обещаний. Он провозглашал наступление «эпохи великих перемен и великих событий», предлагал организовать поход на Индию, ввернув намек на то, что согласен на «предварительные условия», связанные с этим предприятием. Посол Коленкур получил другое письмо, предназначенное царю, коему надлежало вручить копию. В нем Наполеон свидетельствовал о своей готовности подумать о разделе Османской империи. Не случайно предложение делалось не в прямом обращении к Александру, а в бумаге, относившейся к разряду внутренней переписки, в первом случае упоминание о судьбе султанских владений носило на себе печать международного обязательства, во втором это было размышление вслух.

Пребывая во власти иллюзий, канцлер Н. М. Румянцев приступил к совещаниям с Коленкуром. Разложили карты, делили шкуру неубитого медведя. Румянцев был щедр: Дунайские княжества и Болгария, а заодно Константинополь с Проливами – России; Эпир, Фессалию, Морею, Албанию, острова Эгейского моря – Франции; привлечь к разделу Австрию, посулив ей Боснию и Герцеговину. Коленкур счел нужным заметить, что не уполномочен ни принимать, ни отвергать какой-либо план, но воспротивился лишь против передачи обоих проливов России и предложил выделить Франции Дарданеллы^[358]. Румянцев возражал, и стороны приняли соломоново решение и составили два проекта договора, выражавших точку зрения того и другого правительства. Самодержец, полагавший, что затея Румянцева чревата европейским катаклизмом, тем не менее не мешал разглагольствованиям министра, а Коленкур, в соответствии с полученными инструкциями, «проявлял интерес» к излагаемым схемам^[359].

Внимание Наполеона приковал к себе Запад, турецкие дела отошли на второй план. Он решил самолично наказать пиренейских строптивцев и подчинить себе Испанию. И тогда, по словам А. Ф. Миллера, фантастика была изъята из русских планов, химерические прожекты раздела Османской империи оставлены и внимание сосредоточено на приобретении Дунайских княжеств^[360].

То, что он накрепко застрял на Пиренеях, видимо, не сознавал тогда ни сам полководец, ни кто-либо иной. Но то, что происходило нечто из ряда вон выходящее, проницательный Александр Павлович не мог не замечать. Наполеон заманивал его на свидание, а царь, отличавшийся страстью к путешествиям, тянул и медлил. Время играло ему на руку, не он, а французы жаждали договоренности. Вырисовывалась некоторая возможность маневрирования.

Лишь осенью 1808 года Наполеону удалось заманить царя на свидание в Эрфурте. Бонапарт демонстрировал перед ним свое могущество. В город прибыла старая гвардия, парады следовали один за другим, императора французов окружала толпа подобострастных королей, князей и герцогов. По вечерам публику услаждала своими представлениями «Комеди Франсез», спешно вызванная из Парижа. Но ведь раньше в подобном антураже нужды не ощущалось! Трещины в системе наполеоновского господства проступали все явственнее. В Испании полыхала война, Австрия готовилась скрестить мечи с завоевателем. Шарль Морис Талейран, тот самый, что участвовал в переговорах в Тильзите и воплощал на бумаге волю Наполеона, предложил Александру свои услуги осведомителя. Старый лис совершал третье в своей жизни предательство.

Уточнения, внесенные в Эрфурте в «тильзитскую систему», были в общем на пользу царю. Наполеон согласился на переход к России Дунайских

княжеств и Финляндии, на вывод своих войск из Пруссии, признал присоединение Грузии, не возражал против предоставления Сербии автономии. Царь в общей, ни к чему не обязывавшей форме обещал оказать Наполеону содействие в случае его войны с Австрией. Но само упоминание о такой возможности свидетельствовало, что позиции Бонапарта в Центральной Европе не так уж сильны. Да и Александр умел лицемерить ничуть не хуже своего партнера: помогать тому душить Габсбургскую монархию и убирать тем самым с европейской шахматной доски одну из последних фигур, мешавших всевластию Франции, он не собирался. Но он отвел и предложение эрцгерцога Карла – пойти на союз с Веной в обмен на ее поддержку в приобретении Дунайских княжеств. К переговорам с корсиканским обольстителем он остыл, и, невиданное дело, назначенный послом в Париж А. Б. Куракин остался вообще без инструкций. Информация оттуда поступала разведывательным путем, хотя и под дипломатической крышей. Важнейшим источником информации служил «кузен Анри», он же «библиотекарь» и даже «Анна Ивановна», а именно Ш. М. Талейран, передаточной инстанцией – «танцор» (посланный в Париж К. В. Нессельроде). Царь именовался Луизой, а Наполеон, чтобы никто не догадался, о ком идет речь, – был наречен чисто русским именем Терентий Петрович. Информация после 1810 года сомнений не оставляла – следующей жертвой завоевателя станет Россия^[361]. В 1809 году эту роль, в точном соответствии с графиком, составленным А. П. Толстым, сыграла Габсбургская монархия. На этот раз австрийцы стойко сражались, Наполеон добился их капитуляции, но большой кровью: бой под Ваграмом длился два дня. Австрия по Шенбруннскому договору (октябрь) утратила многие земли, включая выход к Адриатическому морю на Далматинском побережье.

Отсутствие по-настоящему крупных успехов на Дунае затрудняло и оттягивало заключение мира с Турцией. Злой рок преследовал главнокомандующих. Вслед за И. И. Михельсоном сошел в могилу фельдмаршал A. A. Прозоровский. Пришедший ему на смену Петр Иванович Багратион успешно провел кампанию 1809 года – удалось занять крепости Измаил, Брэила и Мачин, осадить Силистрию, отбить турецкое наступление на Бухарест. Но генерал нелицеприятно докладывал царю: «Удостоверился я совершенно, что силами и способами, в распоряжении моем состоящими, я отнюдь не буду в состоянии принудить визиря к заключению мира в продолжение нынешней кампании»^[362]. Осенью тиф и лихорадка стали косить солдат, и Багратион отвел войска на левый берег Дуная.

В 1810 году новый командующий, Н. М. Каменский овладел Пасарджиком и Силистрией, Джурджу, Шиштовым, Плевеном (Плевною) и после тяжелой осады – Шумлой и Рущуком (Русе). Следуя традиции, он отвел войска на зиму на левый берег Дуная, оставив на правобережье лишь небольшие гарнизоны в крепостях. Сам Каменский в следующем году скончался.

В октябре 1809 года Румянцев отправил в Дунайскую армию предполагаемые условия мира. Они предусматривали амнистию участникам сербского восстания и предоставление сербам автономии (права «полной свободы установить собственное внутреннее правление по общему желанию народа»), турецкие войска ни под каким предлогом не должны были появляться в Сербии, а Порта – вмешиваться в их дела. Предложения предусматривали «вольную навигацию на морях и водах, Блистательной Порте принадлежащих, не только одним купеческим, но и всякого рода военным судам российским». Единственное ограничение состояло в том, что одновременно через Проливы не могло следовать больше трех кораблей под Андреевским флагом. Статья о Дунайских княжествах гласила: «Княжества Молдавия и Валахия вместе с Бессарабиею присоединяются на вечные времена к Империи Всероссийской, так что отныне впредь река Дунай пребудет границею между империею Всероссийской и Портою Оттоманскою». Последняя также должна признать вхождение Грузии в состав Российской империи^[363].

Турецкая сторона не пожелала вступать в переговоры на изложенных условиях, рычагов же давления на нее не было при ограниченности военных сил и маневрировании французского «союзника». Год шел за годом, и надежда на то, что туркам удастся навязать выработанные условия, таяли, как снег под лучами весеннего солнца. В марте 1811 года Александр I, преодолев личную антипатию, поставил Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова во главе Дунайской армии.

В Стамбуле не думали подписывать предложенные условия. Туда поступали сведения о передвижении французской армии к российской границе, о бурных сценах, устраиваемых Наполеоном перед послом. Порта не видела причин для торопливости и тем более для уступок. Из поступавшей Кутузову конфиденциальной информации явствовало, что надежд на добровольную передачу Дунайских княжеств не существовало никаких: «сии провинции служат магазейном Царьграда, и потому вся нация не допустит султана делать сию уступку». Кутузов уже в июле 1811 года стал осторожно готовить царя к смягчению предъявляемых условий, Румянцев поддался на его доводы, и в депеше от 7 (19) августа соглашался удовлетвориться уступкой одного Молдавского княжества^[364].