Двуликий Берия
Шрифт:
Из писем Меркулова явствует, что первые более-менее тесные контакты Берии со Сталиным относятся только к началу 30-х годов, в преддверии назначения Берии главой коммунистов Грузии и Закавказья, и что человеком, рекомендовавшим его Сталину, скорее всего, был Серго Орджоникидзе. Поскольку Орджоникидзе был одним из положительных героев советского коммунистического мифа, то его связи с Берией даже в перестроечное время замалчивались советской историографией. Впрочем, и связи Берии с Микояном тоже особо не афишировались. А ведь вторым человеком, рекомендовавшим Берию Сталину, был Анастас Микоян. Он мог знать Берию еще по Бакинскому Совету в 1918 году, и они точно контактировали во время последующей подпольной работы в Закавказье.
Хрущева и его товарищей по Президиуму ЦК письма Меркулова интересовали прежде всего с точки зрения поиска компромата на Берию и лиц из его окружения, из которого можно было бы составить какие-либо обвинения, пригодные для суда. Но Всеволод Николаевич в значительной мере не оправдал их ожиданий. Многое из того, что написал Меркулов, ни для следствия, ни для членов Президиума ЦК никакого интереса вообще не представляло. Неужели Хрущева и его товарищей могло потрясти, как Берия любил издеваться над теми, кто ниже его по положению, или что в своих действиях он исходил исключительно из своих личных интересов и стремился захватить как можно больше власти, подняться как можно выше в партийно-государственной иерархии. Ведь все то же самое можно было сказать о любом из членов Президиума ЦК, да и о функционерах более низкого уровня. То же самое можно сказать об утверждениях, что Берия не читал книг или плохо знал русский язык. Ведь
Подобная ерунда могла Хрущева и его коллег только раздражать. Для солидных обвинений она не годилась.
Вот насчет работы Берии на мусаватистов — это было уже кое-что. Но и тут Меркулов разочаровал членов Президиума ЦК. С его слов выходило, что имеющиеся (или, скорее, имевшиеся до ареста Берии) документы свидетельствуют в пользу Берии.
Одним из доказательств версии, что Берия был убит задолго до суда, может служить то обстоятельство, что на следствии Берия, если верить опубликованным показаниям, отрицал свою службу в мусаватистской контрразведке, а перед Специальным Судебным Присутствием заявил: «Я долго скрывал свою службу в мусаватистской контрреволюционной разведке. Однако… даже находясь на службе там, не совершил ничего вредного». Отчего было ему не сказать, что к мусаватистам был послан по заданию Орджоникидзе (это ведь установило проведенное по поручению Сталина расследование) и что никогда он службы в мусаватистской контрразведке не скрывал, честно писал об этом в автобиографии!
По преданию, когда Роман Андреевич Руденко уже после ареста Берии явился допрашивать Абакумова, тот спросил: «Ну что, Никита теперь у нас стал самым главным?» — «Как ты узнал?» — поразился Руденко. «Ну кто же, кроме него, назначит тебя, мудака, генеральным прокурором?» Роман Андреевич поднаторел на фальсификации политических дел еще в период Большого террора 1937–1938 годов, когда он был прокурором Донецкой области, так что фальсификация дела Берии была для него занятием привычным.
Историки давно уже согласны в том, что никакого «заговора Берии» с целью захвата власти не было. А был, наоборот, заговор Хрущева, Маленкова и других членов Президиума ЦК КПСС против Берии. И после ареста надо было решать вопрос, что с ним делать дальше. По характеру своей прежней деятельности Лаврентий Павлович знал очень много того, что могло серьезно скомпрометировать тех, кто низверг его с пьедестала власти. Вместе с тем Берия по опыту Н.И. Ежова, дело которого он сам фабриковал, прекрасно понимал, что в живых его не оставят. И на следствии, а тем более на суде мог бы рассказать много интересного и о Хрущеве, и о Маленкове, и о Молотове, например, о роли Маленкова в организации «ленинградского дела», и о подвигах Хрущева на ниве репрессий в Москве и на Украине, а также огласить много иного компромата. Эти сведения могли дойти до отдельных членов Президиума ЦК и использоваться ими в борьбе за власть. А эта борьба отнюдь не прекратилась со смещением Берии и постепенно переходила в противостояние Хрущева и Маленкова. И в обострении этой борьбы Берия мог видеть свой единственный шанс на спасение. Положим, разглашение в ходе следствия и суда секретных данных, связанных с руководством Берией атомным проектом, Хрущева, Маленкова и прочих особо не волновало. Достоянием широкой общественности они бы все равно не стали и миф о «злодее Берии», с именем которого не должно было быть связано ничего хорошего, не разрушили бы. С другой стороны, участники атомного проекта все равно были прекрасно осведомлены о роли в нем Берии. А вот того что в ходе следствия и суда над Берией всплывет серьезный компромат на них, члены Президиума ЦК наверняка опасались. Поэтому убийство Берии до суда, а потом инсценировка судебного процесса с использованием двойника представляется вполне вероятным сценарием. Сын Лаврентия Павловича Серго впоследствии утверждал со ссылкой на членов специального судебного присутствия, что на процессе был не его отец. Правда, он, конечно, свидетель пристрастный. Но есть и другие свидетельства, позволяющие предположить, что Берия был расстрелян задолго до суда над ним.
Сейчас нам пора обратиться к последним письмам Берии из заключения. Они, кстати сказать, вполне доказывают справедливость утверждения Меркулова, что Лаврентий Павлович плохо владел русским языком. В тюрьме у Берии спичрайтеров и секретарей не было, письма приходилось писать самому от руки, и в них сильно страдали и орфография, и грамматика, и пунктуация. Впрочем, надо сделать еще поправку на чрезвычайно нервное состояние, в котором находился поверженный «лубянский маршал», глядя в глаза неминуемой смерти.
Вот самое первое письмо Берии из тюрьмы, датированное 28 июня 1953 года:
Товарищу МАЛЕНКОВУ
«Дорогой Георгий.
Я был уверен, что из той большой критики на президиуме я сделаю все необходимые для себя выводы и буду полезен в коллективе. Но ЦК решил иначе, считаю что ЦК поступил правильно. Считаю необходимым сказать, что всегда был беспредельно предан партии Ленина-Сталина, — своей родине, был всегда активен в работе. Работая в Грузии, в Закавказье, в Москве МВД, Совете Министров СССР и вновь в МВД все, что мог отдавал работе, старался подбирать кадры по деловым качествам, принципиальных, преданных нашей партии товарищей. Это же относится к Специальному комитету, Первому и Второму главным управлениям занимающихся атомными делами и управляемыми снарядами. Такое же положение Секретариата и помощников по Совмину. Прошу Товарищей Маленкова Георгия, Молотова Вячеслава, Ворошилова Клементия, Хрущева Никиту, Кагановича Лазаря, Булганина Николая, Микояна Анастаса и других пусть простят, если и что и было за эти пятнадцать лет большой и напряженной совместной работы. Дорогие товарищи желаю всем Вам больших успехов за дело Ленина-Сталина, за единство и монолитность нашей партии, за расцвет нашей Славной Родины.
Георгий, прошу, если это сочтете возможным семью (жена и старуха мать) и Сына Серго, которого ты знаешь не оставить без внимания.
Лаврентий Берия».
В этом письме еще нет никаких фактов. Берия еще не пришел в себя после внезапного ареста и, кажется, еще надеется, что ему удастся остаться в живых. Надо отдать должное Лаврентию Павловичу. В этом, по сути, предсмертном письме, он не только о себе хлопотал (хотя прямо ничего не просил, намекал только, что за хорошую работу, за атомную бомбу и ракетное оружие можно бы и не расстреливать). И не только о семье, которую Маленков, конечно же, не оставил без внимания: жена Нина и сын Серго были тотчас арестованы. Берия просил и за своих сотрудников, вплоть до помощников и секретарей. Говорил, что подбирал людей только по деловым качествам, наивно надеясь, что их минует опала. Может, потому, что никакой настоящей вины не чувствовал. Ведь не только государственный переворот не готовил, но даже никого из членов Президиума смещать не собирался.
Через два дня, не имея реакции на первое послание, Берия написал вновь. Теперь он решил, что если покаяться не в настоящих ошибках, а в несуществующих грехах, которые ему инкриминировали, жизнь, может, и сохранят. Главное же, в этом письме Лаврентий Павлович, вероятно, в глубине души уже не надеявшийся, что выйдет из этой переделки живым, подводил итоги своего жизненного пути.
Но уже в следующем письме от 1 июля факты присутствуют. Лаврентий Павлович указывает на свои былые заслуги, надеясь, что их учтут и не будут наказывать слишком сурово. Он также подчеркивал, что предложения о реабилитации ряда лиц, которые он вносил на Президиум ЦК от имени МВД, были предварительно согласованы с Маленковым
Товарищу МАЛЕНКОВУ
«Дорогой Георгий!
В течении этих четырех тяжелых суток для Меня, я основательно продумал все, что имело место с моей стороны за последние месяцы после пленума ЦК КПСС, к[а]к на работе, так и в отношении лично тебя и — некоторых товарищей президиума ЦК и подверг свои действия самой суровой критике, крепко осуждая себя. Особенно тяжело и непростительно мое поведение в отношении тебя, где я виноват на все сто процентов. В числе других товарищей я тоже крепко и энергично взялся за работу с единственной мыслью сделать все, что возможно и не провалиться всем нам без товарища Сталина и подерж[ать] делами новое руководство Ц. К. и Правительства. В соответствии с имеющимися указаниями Ц. К. и Правительства, укрепляя руководство МВД и его местных органов, МВД внесло в ЦК и Правительство по твоему совету и по некоторым вопросам по совету т. Хрущева Н. С. ряд заслуживающих политических и практических предложений, к[а]к то: по реабилитации врачей, реабилитации арестованных по т. к. называемому менгрельско[му] национальному центру в Грузии и возвращение неправильно сосланных из Грузии, Об амнистии, о ликвидации паспортного режима, по исправлении искривлении линии партии допущенной в национальной политике и в карательных мероприятиях в Литовской ССР, Западной Украине и западной Белоруссии, но совершенно справедлива твоя критика, критика т-ща Хрущева Н. С. и критика других товарищей на Президиуме ЦК; с последним моим участием, на мое неправильное желание вместе с решениями ЦК разослать и докладные записки МВД. Конечно, тем самым в известной мере принизили [значение] самых решений Ц. К. и, что создалось недопустимое положение, что МВД, как будто исправляет Центральные Комитеты [Коммунистической] партии Украины, Литвы и Белоруссии, тогда к[а]к роль МВД ограничивался только выполнением указаний ЦК КПСС и Правительства. Хочу прямо сказать, что с моей стороны настаивая на рассылку докладных записок было глупостью и политическим недомыслием, тем более ты мне советовал этого неследуеть делать. Поведение мое на заседании Президиум[а] ЦК, и Презид[иума] Совмина, очень часто было неправильное и недопустимое вносившее нервозность и излишную резкость я бы сказал, к[а]к это сейчас хорошо продумал и понят иногда доходило до недопустимой грубости и наглости с моей стороны в отношении товарищей Хрущев [а] Н. С. и Булганина Н. А. при обсуждении По Германскому вопросу, конечно я здес[ь] безусловно виноват и заслуживаю всякого осуждения. В то же время я, также, к[а]к и все Вы старался внести предложения в президиум направленные на правильное решение вопросов, к[а]к Корейский, Германский, Ответы Эйзенхауэру и Черчилю Турецкий Иранский и др.
Поступок мой при приеме венгерских товарищей, ничем не оправданный.
Предложения о Надь Имре (агенте НКВД-МГБ с многолетним стажем, пытавшемся осуществить в Венгрии экономические рыночные реформы; Берия предложил его на пост председателя Совета Министров Венгрии; глава Венгерской компартии Матиас Ракоши вынужден был принять это предложение по требованию советского руководства. — Б. С.), должен был не я или кто иной вносить, а тебе надо было сделать (тогда Берия полез поперек батьки (Маленкова) в пекло. — Б. С.), должен был не я или, кто иной вносить, атебе надо было сделать, а тут я выскочил идиотски, кроме того, наряду с правильными замечаниями я допустил вольность и развязность, за, что конечно меня следует крепко взгреть. Но должен сказать со всей честностью сам тщательно готовился и заставлял своих помощников готовится к заседаниям Ц. К. и правительства, чтобы в меру своих сил и способностей помочь в правильном решении обсуждаемых вопросов. Если же вносились мной инициативные вопросы, то несколько раз пересматривал вместе с товарищами работающими со мной, чтобы не ошибиться и неподвести Ц. К. и Правительство. У меня остался в Совмине, я не успел представить тебе докладную записку и проэкт решения об упорядочении наградных дел, надь этим я провозился около двух месяцев. Вопрос об этом, к[а]к ты знаешь мы с тобой долго вынашивали еще [при] жизни товарища Сталина. В отношениях с товарищей с которым [и] я работаю, всегда старался быть принципиальным, партийным, требовательным, чтобы порученное им дело выполнялись, к[а]к это требуется в интересах нашей партии и нашего Правительства. Никаких других отношений с указанными товарищами у меня никогда не было. Взять, хотябы руководящих работников в МВД. Т-щей Круглова, Кобулова, Серова, Масленникова, Федотова, Стаханова, Питовранова, Короткова, Сазыкина, Горлинского, Гоглидзе, Рясного, Судоплатова, Савченко, Райхмана, Обручникова, Мешика, Зырянова и многих других, кроме помощи им в работе, требований, чтобы лучше организовать борьбу с врагами Советского Государства, как внутри Страны так и вне ее у меня не было. Да и указанные товарищи работали к[а]к положено настоящим партийцам. Т-ща Серова с бригадой по оказании помощи Московской и Ленинградской милиции просто загонял, чтобы сделать все возможное навести порядок в работе милиции указанных городов и сделать необходимые выводы и предложения для других Республик. Безусловно, под руководство[м] партии Правительства работу МВД, можно было в течение не более года наладить, к[а]к внутри страны, так и зарубежные страны и обеспечить квалифицированный совет органам безопасности Стран Народной Демократии для это[го] людей в МВД, больше чем достаточно, только нужно кропотливо и неустанно работать. Я в нач[а]ле говорил, что я перед тобой виноват, что не сумел себя поставить, к[а]к я это был обязан сделать, это самая не простительная ошибка. Тем более, это очень досадно, что мы дружно, честно по партийному работали в течении многих лет и тяжелых и грозных военных и восстановительный период нашей страны. Все ценное в моей жизни связано [с] совместной работе с тобой. С первых же дней в 1938 г. по наведению порядка в МВД, твое участие в приемке и сдаче дел, укрепление кадрами МВД при твоей помощи, — большая, напряженная работа во время войны в Государственном Комитете Обороны когда, волей партии нам было поручено тебе организовать в необходимых количествах в соответствующих предприятиях министерств — выпуск самолетов и моторов, а мне — вооружения и боеприпасов или вопросы формирования для фронта, совместная работа в Оперативном бюро Совнаркома СССР по организации народного хозяйства во время войны, когда понадбилось крепко подержать работу транспорта были направлены оба мы с тобой с тт. Кагановичем Л. М. и Микояном А. И. для налаживания железно дорожного транспорта, которы[й] играл исключительную роль. Первые недели войны, когда нечем было прикрыть Запад[ный] фронт — которы[й] немец сильно теснил наша совместная работа по созданию под руководством Государственного] К[омите]та Ставки и лично Товарища Сталина резервного фронта для защиты подступов к Москве, одних только для резервного фронта было организовано 15 полнокровных, чекистских войсковых дивизий. Одновременно посылка тебя на Сталинградский] фронт, меня на Кавказский. Надо прямо сказать, что мы самым добросовестнейшим образом относились к успешному выполнению поручений партии, Правительства и товарища Сталина, никогда не жалели сил и энергии и не знали страха. После войны совместная работа в Комиссии по востановлению разрушенных районов. Особо должен отметить нашу совместную активную многолетную работу в Специальном Комитете при Совете Министров по созданию атомного оружья а позже по системе «Комета» и «Беркут» — управляемых снарядов. Никогда не забывал я, твое большое товарищеское человеческое отношение ко мне когда я по известным тебе [причинам] в подавленном настроении вылетал в 1948 г. в район Семипалатинска Каз[ахской] ССР где, к[а]к известно успешно завершилось испытание атомного оружья К[а]к тебе хорошо известно, а последнее время и — т-щу Булганину Н.А., организации контролируемые Специальным К[оми]тетом, Первое и Второе Главные управления и их предприятия и Научно технические силы, лаборатории, конструкторские бюро и институты представляют колосальнейшее достижение, это гордость нашей Страны. Я тебе вскольз[ь] докладывал, и поручил составить для Правительства подробный доклад о состоянии наших атомных дел. Уже в этом году должны произвести несколько взрывов, в том числе одной модели сверхмощной равной 250–300 тысяч тон[н] тротила (речь идет о предстоящих испытаниях водородной бомбы, которые успешно прошли в августе, но находившийся в заключении Берия об этом своем последнем успехе, по всей вероятности, так и не узнал. — Б. С.).