Двуликий демон Мара. Смерть в любви
Шрифт:
Дочь Ланцера сидит рядом с его кроватью, как сидела много раз до этого. «Не плачь обо мне, — думает Роберт. — Я счастлив».
Кэрол сидит у кровати отца до трех ночи, когда в комнату входят техники, отключают систему и увозят тело.
Когда они уходят, она продолжает сидеть в темноте. Ее глаза открыты, но слепы. Немного погодя она улыбается, вытаскивает тридцатиминутный флакон, почти благоговейно подносит его к лицу и щелкает колпачком.
СТРАСТНО ВЛЮБЛЕННЫЙ
Предисловие редактора Ричарда Эдварда Гаррисона
Публикуемый ниже секретный дневник поэта Джеймса Эдвина Рука, относящийся к периоду Первой
Авторство Джеймса Эдвина Рука доказано неопровержимо. Принадлежность почерка установлена со всей определенностью. Стихи — в большинстве своем черновые наброски — признаны первоначальными вариантами нескольких известнейших стихотворений из сборника «Окопные стихи» Джеймса Эдвина Рука, выпущенного в 1921 году издательством «Фейбер и Фейбер», Лондон. Действительно, хотя дневник не был надписан автором и ничем не выделялся из сотен почти одинаковых дешевых блокнотов, собранных в госпиталях, похоронных центрах и непосредственно на полях сражений, на многих страницах в нем стоит собственноручная «подпись» Рука в виде торопливо начерченного знака, который впоследствии запомнился всем по обложке фейберовского издания «Окопных стихов» 1936 года.
Но даже когда ни малейших сомнений в авторской принадлежности дневника не осталось, недоверчивое изумление не проходило, и публикация данного документа задержалась по ряду основательных причин.
Во-первых, Соммский дневник Джеймса Эдвина Рука времен Первой мировой уже давно найден и опубликован («Воспоминания пехотного офицера. Соммский дневник Джеймса Эдвина Рука», издательство «Джордж Фолкнер и сыновья», 1924). И хотя в нем встречаются весьма выразительные описания «окопной» войны, в целом повествование ведется довольно сдержанным и зачастую суховато-ироническим тоном, характерным для офицерских дневников данного периода. В сущности, почти все записи из опубликованного Соммского дневника — не более чем краткие боевые сводки с немногочисленными личными отступлениями, представляющие интерес разве лишь для самого дотошного литературоведа или военного историка.
Разумеется, в нем не содержится ничего похожего на шокирующие подробности, которыми изобилует недавно обнаруженный дневник.
Во-вторых, следовало соблюсти авторские права Рука и посоветоваться с оставшимися в живых родственниками писателя. Редактор выражает благодарность миссис Элеоноре Марш из Танбридж-Уэллса, любезно давшей согласие на публикацию нижеследующих страниц.
И наконец, оставался вопрос самого содержания дневника. Репутация Джеймса Эдвина Рука — и как человека, и как поэта — казалась незыблемой на протяжении почти всего двадцатого века. Научная честность не допускает никакого замалчивания фактов, но очень нелегко решиться на обнародование материалов, в корне меняющих представление об исторической личности, составляющей гордость Британии и британской литературы. Таким образом, первое издание секретного Соммского дневника Джеймса Эдвина Рука отложилось на несколько лет не только потому, что для всестороннего подтверждения подлинности документа понадобились продолжительные скрупулезные исследования, но и потому, что редактора беспокоили последствия, которые будет иметь данная публикация для репутации и литературного наследия знаменитого «окопного» поэта.
Но сейчас, когда авторство дневника окончательно установлено и последствия подобных откровений для памяти одного из первых поэтов нашего века тщательно взвешены, принципы научной честности вынуждают редактора
Сам дневник пострадал от влаги и сильно истрепался в ужасной фронтовой обстановке, описанной в нем, а также подвергся неизбежной порче за семь десятилетий хранения в малоблагоприятных условиях в архиве Имперского военного музея. Вдобавок в нем не хватает нескольких страниц — вероятно, вырванных автором. Многие абзацы были написаны неразборчиво или вымараны. Одни из них восстановлены с помощью рентгеновских методов, другие же, видимо, утрачены безвозвратно.
Поскольку от страшных месяцев 1916-го на Сомме сегодня нас отделяют многие годы и культурные различия, я сопроводил дневник редакторскими примечаниями пояснительного характера. В неразборчивых или невразумительных местах предложил свою реконструкцию слов или фраз. Поэтические строки, встречающиеся в записях, снабжены сносками.
Если не считать этого незначительного редакторского вклада, все до единого слова и выражения в нижеприведенном тексте принадлежат двадцативосьмилетнему лейтенанту Джеймсу Эдвину Руку, офицеру боевой роты «С» 13-го батальона стрелковой бригады с личным номером 4237.
8 июля, суббота, 8.15 утра
Поскольку я исполнял здесь обязанности наблюдателя неделю назад, во время Большого Наступления, и «знал путь» по бесконечному лабиринту траншей, вчера вечером именно мне дали задание провести всю стрелковую бригаду от резервных окопов на гряде Тара-Усна до нашего участка фронта у деревни Ла-Буассель. Я изъявил готовность выполнить приказ, хотя за минувшую неделю расположение войск на этом участке фронта значительно изменилось. Сама Ла-Буассель пала и теперь находится позади наших новых передовых позиций, а справа от них, на месте вражеского окопа, с диким грохотом взорванного нами утром 1 июля, зияет гигантская воронка. (Сейчас, когда я пишу эти строки, воронка превращается в общую могилу для наших товарищей из 34-й дивизии, всего семь дней назад предпринявших на моих глазах столь храбрую и столь безуспешную атаку. Их тела оставались на «ничейной» полосе с самого утра атаки, и только сегодняшнее удачное наступление, в ходе которого наконец пала Ла-Буассель, позволило нашим войскам подойти вплотную к линии проволочных заграждений, где большинство тел лежало с прошлой субботы.)
Мы прибыли на передовую вчера в начале одиннадцатого ночи, под проливным дождем, и сразу получили приказ похоронить убитых до рассвета — ни поспать, ни поесть толком нам не дали. Полковник объяснил офицерам, мол, при свете дня по похоронным командам ведется снайперский огонь, поэтому нужно управиться с делом ночью. Офицеры созвали сержантов своих рот и передали объяснение. Сержанты же не стали никому ничего объяснять, а просто подняли солдат, сидевших с кружками горячего чая по слякотным окопным нишам и закуткам, под промасленными брезентовыми накидками, и погнали на неприятное задание.
В здешних траншеях даже днем легко заблудиться — они и до последнего успешного наступления представляли собой запутанный крысиный лабиринт, а с добавлением новых окопов, отрытых за минувшие двое суток, да еще среди ночи и под дождем, лабиринт казался практически непроходимым. Тем не менее я провел похоронные команды к линии бывших германских траншей, всей душой надеясь, что мы не выйдем за пределы нашего сектора и не наткнемся на боевой порядок бошей. Единственная моя задача состояла в том, чтобы приказать людям снимать с колючих спиральных заграждений трупы, одетые в хаки. Конечно же, тела лежали и в бесчисленных воронках от снарядов, но их я решил оставить в темноте под дождем. В любой из таких воронок недолго утонуть живому человеку. А мертвым спешить некуда, могут и подождать там.