Двуллер-2: Коля-Николай
Шрифт:
– Двести тысяч за такой бардак мало будет…
Грядкин мотнул головой. Бобров проследил направление и увидел валявшийся на полу пакет, из которого высыпались плотные пачки денег. Он тотчас подскочил к пакету и схватил его.
Радостев сидел на диване, то закрывая, то открывая глаза. Ирина стояла рядом, тихонько воя и боясь к нему прикоснуться.
– Слушайте, девушка… – заговорил Бобров быстро. – Берите все на себя. Я вам помогу. Даже в самом худшем случае (он не стал говорить, каким может быть этот самый худший случай) получите условно. Скажете, что он вас
Ирина начала плакать. Грядкин с ужасом на все это смотрел.
– Я остаюсь… – сказал он Боброву. – Это что же, она за меня отвечать будет?!
Бобров мгновенно вспотел. «Охренел! – подумал он. – Да я тебя хоть мертвым, а увезу».
– Ничего ей не будет. Вишь, он ведь живой. Ну вызовут сейчас скорую, зашьют его, завтра опять будет пить в три горла! – бодрым голосом говорил Бобров. Он торопился – вид мужика на диване все меньше нравился ему.
– Езжай, Коля, зачем тебе лишнее? А то еще побег пришьют… – проговорила Ирина. – Езжай, прошу тебя…
Бобров боялся, что вот прямо сейчас этот мужик на диване умрет – тогда не уйдешь. Он схватил Грядкина за рукав и потащил.
– Идем! Идем! – торопил Бобров. Тут поднялся из-за стола приведенный Радостевым строитель – он, видимо, решил их удержать.
– Скорую! Скорую вызывай! – повелительно сказал ему Бобров, чем, видать, смешал всю программу – мужик оцепенел. Бобров бросился на выход, таща за собой Грядкина.
– Дай мне попрощаться! Дай мне попрощаться! – бормотал Грядкин.
– Ты уже попрощался! – зло ответил Бобров. – Уж теперь она тебя точно не забудет никогда!
Они сели в машину.
– Гони! – прокричал Бобров.
– Вылезайте на хер! – закричал шофер. – В какую историю вы меня втравили!
– Гони! – рассвирепев, зашипел Бобров. И это шипение, а особенно оледеневшие глаза Боброва напугали водителя больше, чем увиденное в квартире – он поехал.
Они летели по городу. Бобров взглядывал на Грядкина – тот то белел, то краснел.
– Останови! Останови! – заговорил Грядкин. Но его никто не слушал. Когда выехали за город, Грядкин стал хвататься за ручку, пытался открыть дверцу и выпрыгнуть. Бобров с трудом успокоил его.
– Не паникуй! – кричал Бобров. – Сейчас я позвоню, и выясню, как там.
Возле какого-то придорожного кафе они остановились, Бобров ушел звонить. Он поднес трубку к уху, постоял так, кивая головой, потом сказал в трубку какие-то слова, улыбнулся и бодрым шагом вернулся в машину.
– Живой этот хрен! – радостно сказал он. – Рана неопасная, обойдется все…
Грядкин подумал – кому же это звонил Бобров? «Может, в милицию, у него же везде связи..» – решил Грядкин. Проскочила у него вдруг мысль о том, что и не звонил Бобров никуда вовсе, но он ее от себя отогнал – так ему хотелось верить, что и правда все хорошо, ну или почти хорошо.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 1
Месяц за месяцем жила Ирина в тюрьме. Следствие
– Что с того, что кроме тебя некому? – говорила ей Лариса Степановна, та самая седая женщина, позаботившаяся об Ирине в ее первый тюремный вечер. – Может он и правда сам напоролся. Может, он так решил покончить с собой – ну надоела ему его жизнь, и все. Прямых улик нет. Может, инопланетяне прилетали?
«Может, и прилетали…» – невесело подумала Ирина. О Грядкине она не рассказывала в камере никому.
Впрочем, обсуждать дела Ирины большой охоты не было – у самих дела были пострашнее любого уголовного романа.
На той же Ларисе Степановне висело убийство его собственного сына-наркомана. Он сначала курил, потом кололся. Ради дозы продавал из дома все подряд.
– Ковровые дорожки пришлось разрезать на куски, чтобы не имели товарного вида, а то он и их бы продал… – рассказывала Лариса Степановна, школьная учительница литературы. – Только они да книжки в доме остались – остальное продал. Я его запирала, так он по простыням с четвертого этажа спускался. Комнатка его была как собачья будка. Под себя ходил. Весь в язвах, нарывах, даже голова была не круглая, а какая-то… не понять… Он уже не человек был.
Когда Ирина впервые услышала эту историю, она поразилось, как просто и спокойно Лариса Степановна обо всем рассказывала. Та, заметив, пояснила:
– В душе я уже столько раз его и убила, и похоронила, что когда это произошло на самом деле, уже и не плакала. Вот я седая. А как думаешь, сколько мне лет? Сорок один. Не намного тебя старше. Эх, да что говорить, я с именем Лариса никого счастливых не встречала – у всех жизнь через пни да кочки…
Она зарезала сына и потом сидела с ним в квартире три дня, пока запах не поплыл по дому. Ирина думала, что Лариса Степановна все же не в себе. Однако даже если и так, то советы она давала дельные.
С того самого августовского дня, когда для Ирины кончилась свобода, не знала она ничего о Николае и о себе не давала знать – Бобров велел на время прервать переписку, да и не знала Ирина, куда писать – Грядкина-то поди опять перевезли. Она привыкала думать о нем, как о прошлом. Приучила себя к мысли, что он освободится и начнет новую жизнь – счастливее прежней. Ей казалось, что вот этим всем – даже смертью Радостева – судьба дала им выход, разрубила затянувшийся до предела узел их с Грядкиным отношений.
Насчет предстоящего суда в камере все сходились на том, что тут уж как повезет: если попадется судья, которую муж хоть один раз кулаком пригрел, то быть Ирине вольным человеком. Но если попадется баба небитая, а тем более мужик, так тут дело плохо…
Следствие кончилось в сентябре. Чтобы не лежать в камере целыми днями и не выть от своих мыслей, Ирина поступила в рабочую команду (рабочку) – работала в столовой, в ларьке, в комнате передач. Иногда посылали и в свинарник – это была работа тяжелая, но тем и хорошая: никаких сил не оставалось на разные окаянные мысли.