Двуллер-3. Ацетоновые детки
Шрифт:
Она опять сосредоточилась. Бесчетнов смотрел на нее и увидел, как улыбка расцвела на ее лице.
– Ответил! Ответил! – зашептала Наташа. – Говорит: «Папа и мама, я вас тоже люблю! Ждите, скоро буду!».
– Прямо так? – усмехнулся Бесчетнов.
– Прямо так! – смеясь, ответила Наташа.
– Ты ему скажи, пусть не сильно торопится. Надо не скоро, а вовремя.
– Сейчас! – ответила Наташа и опять сосредоточилась.
– Ну что? – спросил Бесчетнов.
– Он говорит: «Знаю, сам не дурак!» – с важной миной проговорила Наташа и они оба захохотали.
Глава 7
В
Первым делом подумалось, что нынче Данила пошел бы во второй класс. От этой мысли заболело сердце. Петрушкин отошел от окна и прошел в ту комнату, где всегда, приходя к ним, играли внуки. Здесь до сих пор лежали их игрушки – машины, роботы, конструкторы. Петрушкин сел на низенький стульчик и голоса Алексея, Алины, Данила и Акима зазвучали вокруг него.
Петрушкин вспомнил, как после свадьбы они с женой Лидией поехали в свадебное путешествие в Одессу. Как они потом прикидывали, в поезде и зародилась новая жизнь. Потом девять месяцев будущий Алексей Петрушкин исправно ходил с мамой на лекции в университет, набираясь ума от лучших профессоров. Слушал хорошую музыку – Петрушкины ходили на симфонические концерты. Он даже и пошевелился в первый раз на концерте, когда басистый певец запел «Гори, гори, моя звезда!». Потом, когда Алексей повзрослел, они рассказывали ему об этом – к старому романсу в семье было особое отношение.
В детском саду Алексей придумал вырезать родной город из земли и улететь всем городом в космос. Иногда, впрочем, он уверял родителей, что проект этот давно осуществлен и все они на самом деле уже мчатся по огромному космосу, хоть и никто, кроме него, Алексея, это не замечает.
– Тебе бы книжки писать… – смеясь, говорил ему тогда отец.
– А я пишу! – серьезно отвечал сын. Но то ли не писал, то ли потом потерялась куда-то эта космическая одиссея.
Они путешествовали всей семьей по всей огромной когда-то стране. Бывали и в горах – в Карпатах, на Тянь-Шане. «Приохотил его к поездкам… – горько подумал Петрушкин. – А был бы домосед – был бы жив». но он тут же подумал, что домосед – это был бы не его сын. Когда у Алексея родился младший, Аким, в городе стояли сорокоградусные морозы. В роддом не пускали никого и никак. Алексей с Данилом на руках и с биноклем на шее забрался на дерево и оттуда разглядывал сам и давал посмотреть Даниле на маму и Акима. Даже сейчас, вспомнив об этом, Петрушкин усмехнулся. Отчаянный был у него сын, таким он его и любил.
Стукнула входная дверь – пришла жена. Петрушкин смахнул слезы – у жены и так болело сердце, при ней он бодрился как мог.
– Привет! – сказал он, выходя в прихожую и улыбаясь.
– Привет… – сказала она, пытливо вглядываясь в его лицо и глаза.
– Ты как? – спросил он.
– Да нормально… – ответила она. – для ситуации – вполне нормально. Сердце не болит, если ты об этом. Съездила вот на дачу, забрала Данилкин лук…
Оба
– Ну что ты… – тихо сказала вошедшая следом жена, гладя его по руке. – Что ты…
– Он и их убил, и нас убил… – тихо сказал Петрушкин. – А сам живой будет. Вот это в голове не укладывается. Не могу я это принять, не могу… Сначала думал – смогу, а теперь – нет…
Жена промолчала. На даче она едва нашла в себе силы собрать этот лук. Потом долго ревела в доме.
– А ты говори себе, что ребятам нашим хорошо сейчас – они в раю… – сказала она. – Баба Зоя на даче объяснила мне, что с девятого дня после смерти душу умершего тридцать дней водят по аду, показывают его со всеми муками. И душа трепещет – как бы не остаться в аду навечно. А на сороковой день душа возносится ангелами к Богу, который и определяет ей соответствующее место.
– А чего их водить? – с рыданиями в голосе вдруг спросил Петрушкин. – Данилу и Акима – чего водить по аду? Лешу с Алиной? Чем их пугать? Они такое видели… Я на то только надеюсь, что Данилка с Акимом не поняли ничего.
– Ты же говорил, что Аким на Кулика с мечом бросился. Значит, понял… – странно и торжественно сказала жена.
– Да… – сказал Петрушкин и глаза его гордо сверкнули. – Понял внучок. Был бы он постарше – посмотрел бы я на этого Тимура. Соскребали бы Кулика с этих камней…
– Надо сходить в церковь… – сказала жена. – Заказать молебен за упокой.
– Никуда я не пойду… – угрюмо ответил Петрушкин. – Почему он их не уберег? Что он хотел нам вот так объяснить? Ты, что ли, как-то не так жила? Или я? Ну так нам бы и объяснял. Дети при чем? Внуки при чем?
– Ты вот этому Тимуру простил, а Богу простить не можешь… – медленно проговорила жена. – Баба Зоя говорит, что надо ждать смерть, как невесту… еще она говорит: важно, чтобы в момент смерти человек не был один. А они были вместе.
– Что ты говоришь?… Что ты говоришь?.. – сквозь слезы забормотал Петрушкин. Он разом ослаб.
– Зато мы теперь одни… – сказал он.
– Я так и сказала бабе Зое… – кивнула жена.
– А она?
– А она говорит: что ты, да ведь с тобою Господь… Что ты все плачешь? Детей дал Господь, умирая, они возвращаются к отцу своему… Говорит, им там хорошо. Мол, молитесь о них: когда вы молитесь о них, вы соединяетесь с ними. Говорит: «Это только вам, дуракам неверующим, смерть страшна. А верующему, да кто праведно прожил, смерть радостна»…
– Так что же мне теперь, этому Тимуру, может, еще и спасибо сказать? – задыхаясь от слез, проговорил Петрушкин.
– Я так же спросила бабу Зою. А она говорит: «надо молиться о его душе».
– Ишь ты… – сказал Петрушкин, пытаясь совладать с собой. – на все у них есть ответ. Не интересует меня его душа. Не человек он. Ему только если ногу прищемит, он боль почувствует. Это вот мы с тобой здесь на стенки лезем. А он, думаю, лежит на своей тюремной койке и думает, что же у него будет на ужин.