Двуявь
Шрифт:
Молоденький мент проглотил слюну; его напарник лишь понимающе ухмыльнулся и хотел ещё о чём-то спросить, но тут у него на поясе захрипела рация. Марк, машинально посмотрев на неё, заодно обратил внимание, что у старшего в кобуре - банальный ПМ, зато у младшего - револьвер, будто у какого-нибудь шерифа из прерий.
Вспомнились рассказы Димона о том, как после Обнуления отказало табельное оружие. Ментам пришлось изгаляться - начальство им выдавало деньги, и каждый покупал себе ствол индивидуально. Причём нельзя было пойти и по очереди затариться на одном и том же складе - любая попытка стандартизации
– Кондратенко, Гаглоев, - начальственно проквакала рация, - зайдите оба в дежурку. Немедленно.
– Понял, сейчас будем.
Патрульные, переглянувшись, быстро двинулись к зданию. Римма проводила их взглядом и пробормотала:
– Не нравится мне это, предчувствие нехорошее.
И, словно в ответ на её слова, со стороны привокзальной площади показалась группа людей, а низенький мужичонка, шагавший первым, поднял 'калаш'.
***
– Леди и джентльмены!
– жизнерадостно воззвал автоматчик.
– Дружно все разворачиваемся и гребём по своим делам! Проводится спецоперация, не исключены случайные жертвы! А вас, госпожа Кузнецова, я попрошу остаться. И ваших спутников - тоже. Руки держать на виду, о подвигах не мечтать. Будьте любезны!
Зеваки испарились мгновенно, будто по волшебству; охранники, наоборот, придвинулись ближе к Римме, хотя за пистолеты хвататься остереглись. Сама же она гадливо поморщилась и сказала:
– Не юродствуй, Толик, в КВН тебя уже не возьмут.
– Не разделаю твоего пессимизма. Пять минут смеха заменяют полкило гречки. А теперь все медленно и печально становимся на колени, руки кладём на затылок и с просветлёнными лицами ждём дальнейший инструкций...
– Не много на себя берёшь, юморист? Думаешь, мой папа похвалит за такое обращение с дочкой?
– Римуля, зая, папа только спасибо скажет! Ты его расстроила по самое 'не могу'. Сам меня попросил - пожёстче и без соплей. Прикинь, да? А я человек исполнительный, хозяина слушаюсь. Так что имей в виду, будешь выёживаться - ляжешь красивой мордочкой в лужу.
Пока он говорил, его свита, растянувшись полукольцом, взяла на прицел телохранителей Риммы. Разница в оснащении бросалась в глаза - кроме стандартного 'калаша', которым вооружился Толик, у новоприбывших был ещё один автомат какой-то иной модели (Марку вспомнилось название 'Абакан', но ручаться он бы не стал, поскольку разбирался в вопросе как бульдозерист в балете); наличествовали также два компактных обреза.
И, наконец, последний боец из 'группы захвата' держал в одной руке пистолет, а в другой - трёх зелёных 'змеек'. Последние, очевидно, предназначались охранникам - Римму, несмотря на угрозы, всё же предпочтут поберечь...
Вообще-то 'змеек' логичнее было бы метнуть сразу, не тратя время на разговор. Проблема, однако, в том, что на холоде они не так эффективны - замедляются, слегка притормаживают, и у жертвы появляется шанс. Поэтому их сейчас поднесут вплотную
– А тебе, - обратился к сыщику Толик, - свезло конкретно. Шеф передумал тебя сразу валить, решил пообщаться. Только, дружбан, не дёргайся, я тебя умоляю, иначе - сам понимаешь.
– Слышь, Толян, - спросила Римма, - а если не он, а я дёрнусь? Тогда что сделаешь? Просто из чистого любопытства...
– Так, всё. Закончили базар.
Коротышка перестал улыбаться, и его резиновое лицо превратилось в жутковатую маску, как бывает у злобных клоунов в американских фильмах. Если бы изо рта полезли клыки, заострённые, словно гвозди, Марк, пожалуй, не удивился бы.
Мотоциклистка, чуть склонив голову, смерила автоматчика долгим взглядом, потом кивнула и произнесла:
– Верю, Толик.
Выпростала руки из карманов и опустилась на колени - смиренно, будто монашка. Сцепила пальцы на затылке:
– Так ты хотел?
Но Толик смотрел куда-то мимо неё. Марк машинально проследил его взгляд и увидел на асфальте нечто вроде некрупной луковицы, только цвет у неё был неестественный - иссиня-чёрный, с жирным проблеском.
– Ой, - повинилась Римма, - уронила, растяпа.
Луковица, откатившись, замерла на секунду, а потом вдруг встала вертикально, как неваляшка. Спустя ещё миг она проросла, выбросила тонкие стрелки, и те, поднявшись сантиметров на десять, завибрировали с металлическим звоном.
Пелена дождя вокруг встрепенулась, будто в испуге; мокрые волны разошлись сквозь неё концентрическими кругами. Марку почудилось, что в теле что-то оборвалось, лопнула какая-то нить, скреплявшая все органы воедино, и каждый из них теперь болтается по отдельности - сердце, лёгкие, селезёнка, желудок. Тошнота подступала к горлу, череп звенел как пресловутая консервная банка, а внутри него култыхался мозг, способный сейчас родить лишь одну более или менее осмысленную идею - скорей бы всё это кончилось...
Удивительно, но этот мысленный крик подействовал. Помогло клеймо на ладони - оно ожило, окатило Марка обжигающей болью, и та, словно кипяток, разом вымыла ядовитый звон из сознания, а вслед за этим и сама отступила, растворилась в холодной мороси.
Обретя способность соображать, он лихорадочно огляделся. Волны, расходящиеся от луковицы, всё ещё колебали дождевую завесу; люди корчились, а глаза у них были белые, варено-бессмысленные. Кто-то уже повалился наземь, выронив ствол, кто-то стоял на коленях, подобно предусмотрительной Римме. Если не считать Марка, на ногах остались лишь двое - шофёр-охранник, пошатываясь как пьяный, зажимал уши, а Толик согнулся, словно собирался блевать; его автомат бессильно свесился на ремне.
Сыщик сообразил, что надо спешить: луковица, прозванная в народе 'трещоткой', действовала обычно секунд пятнадцать, от силы - двадцать.
Вздёрнув мотоциклистку на ноги, он потащил её за собой; она спотыкалась на каждом шагу как кукла. Вдвоём они доковыляли до электрички, ввалились в тамбур, отгородившись от мерзких волн.
Марк похлопал Римму по щекам - она заморгала. Хрипло дыша, уставилась на него, потом повернула голову к открытой двери. Он посмотрел туда же и понял, что фора уже исчерпана - дождливая пелена перестала конвульсивно подрагивать. 'Трещотка' наконец сдохла.