Дядька
Шрифт:
Наскоро обулась, накинула свой кожух, покрылась платком и побежала следом за мальчонкой, который дожидался ее в сенях.
Всю дорогу хлопчик беспокойно оглядывался: не отстала ли она. Янка-маленький ни о чем ее не спрашивал, однако в его голубых, как цикорий, глазах мелькало неистребимое детское любопытство. Он, видимо, не вполне понимал, что происходит, однако своим чутким детским восприятием уже уловил гнет чего-то недоброго, что поселилось теперь у них в хате. В сенях он молча и по-мужски галантно пропустил ее вперед, придержав тяжелую дверь.
В Рыгоровой хате, по-прежнему угрюмой и темной, сейчас толпился народ. Горницу наполняли
— Отходит старуха-то! — расслышала Леська. — Уж за попом посылала, и бабку Марылю зачем-то из леса кликала. Все утро шептались да корешки старухины собирали…
Едва войдя в горницу, Леська невольно поразилась какой-то неуловимой перемене. Она пошарила кругом глазами, силясь найти, что же изменилось. Ах, вот оно что! Над печью, бессменным ложем бабки Алены, где прежде висели причудливой формы коренья и сухие пряные травы, было теперь совсем пусто.
Заглядевшись на оголенную стену, Леська не заметила, как внезапно расступились соседки, открывая ей проход к ложу старухи. Кто-то легонько подтолкнул ее сзади — кажется, Владка.
И Леська увидела, что бабка Алена уже не сидит, как всегда, крючком, а полулежит, откинувшись на подложенные ей под спину подушки, и руки ее, которые Леська всегда помнила не иначе, как перебирающими корешки и былинки, теперь неподвижно лежали поверх одеяла.
Деревянными ногами, чувствуя нестерпимую дрожь в коленях, девочка шаг за шагом приблизилась к ложу умирающей. И старуха внезапно ожила, птичьи веки раздвинулись, и ярко сверкнул из-под них вмиг проясневший взор.
— Пришла, тезка! — проскрежетала она. — Подойди…
Леська ощутила, как ее руку жутким обручем стиснули ледяные пальцы, в которых уже застывала кровь.
— Я вчера не сказала тебе самого главного, — прохрипела умирающая, собрав последние силы. — На второго Купалу, как начнет смеркаться, наденешь сорочку, распустишь волосы, древесный венок наденешь и золотые обереги. Потом пойдешь за овраги, болота, звериной тропою, в самую чащу, к Великому идолу. Падешь перед ним на колени, пластом распластаешься и, не поднимая глаз, шепотом скажешь заветное свое желание. Затем сомкни уста и не размыкай до рассвета. Правой рукой захвати щепоть земли потом встань, спиной к нему повернись и кинь щепоть через левое плечо. А уж там иди домой, только назад не оглядывайся и до петухов рта не раскрывай…
Утомившись от своей долгой речи, старуха без сил откинулась на подушки.
— А как же я туда дорогу найду? — робко спросила Леська. — И… что за обереги? У меня же нет их, и не было никогда…
— Придет время — все зразумеешь, — проскрежетала старуха. — И что загадать — сердце подскажет. Прощай!..
С последним словом бабка Алена глубоко ушла в подушки, провалившись, как в них, в глубокое забытье.
Тогда к Леське неслышной тенью скользнула Христина, старшая дочь тетки Авгиньи, и, слегка приобняв за плечи, подтолкнула к дверям. Растерянная, ошеломленная, Леська послушно удалилась, продолжая неустанно думать о последних словах бабки Алены, и по-прежнему не понимая их смысла. Но одно она знала точно: эти слова навсегда врезались в ее память, и забыть она их не сможет, сколько бы лет ни минуло.
Ночью бабки Алены не стало. Она отошла легко, без мучений, так и не приходя в сознание. Утром ее обнаружила Владка, уже неподвижную и застывшую.
А Янка-маленький, к которому старуха отчего-то питала большую привязанность, нежели к другим своим праправнукам, потом
Конечно, мальчонка рассказал об этом дома, и еще долго все соседки обсуждали это у колодца: а что, если и впрямь это душа бабки Алены приходила проститься с любимым правнуком. Особенно всех занимало, точно ли бабка Алена в юности была темноволосой? Никто, конечно, этого знать не мог, ибо даже старейшие из длымчан знали ее уже седой, как лунь. Но в то же время у Рыгора все предки русые, отколь там чернявым и взяться было? Ан нет, не скажите: это у Авгиньи все русые, а Рыгорова мать когда-то чернява была…
Полдеревни провожало покойницу на погост. Все, оказывается, помнили прославленную длымскую ведунью, и все почли своим долгом проводить ее в последний путь.
Давно была готова и смертная справа для покойницы — и сорочка, и белый саван, и рушники, на которых опустят в могилу сосновый гроб, уже долгие годы слеживались на дне сундука, дожидаясь своего часа. Авгинье их даже искать не пришлось: уж она-то хорошо знала, где все лежит; сколько раз, бывало, тайком открывала она сундук, чтобы поглядеть на бабкино погребальное убранство.
Однако нелегко оказалось найти четырех мужчин, чтобы нести старуху на погост. Все молодые ушли на заработки, в деревне остались лишь старики да совсем юные хлопцы-подлетки. С грехом пополам нашли троих, помоложе да покрепче; с Рыгором вместе их было бы четверо, да вот беда: от веку заказано кровным родичам, сынам, внукам и правнукам нести гроб с телом покойного.
Никто не мог понять, почему от этой чести отказался Горюнец. Сам он отговорился тем, что не может надолго оставить больного Митрасика. Жизни мальчика больше не угрожала опасность, однако он был еще слишком слаб, и дядька тревожился. Рыгор, конечно, мог бы отрядить кого-то из дочерей или невесток, дабы посидели с больным, однако же не сказал ни слова и оставил Янку в покое.
Когда же чуть позже Леська робко спросила у друга, почему он отказался нести гроб, тот коротко и мрачно ответил:
— Нельзя…
Тем не менее, он все же пришел на погост проводить усопшую. Леська увидела его уже возле самой могилы; когда она, по древнему обычаю, бросала на крышку соснового гроба комок мерзлой земли, он стал с ней рядом. Она даже не сразу его заметила — лишь когда он положил ей руку на плечо.
Взглянув на друга, она в первые заметила, как изменилось за последние дни его лицо. Оставаясь по-прежнему бледным, измученным, оно словно бы просветлело, и померкшие было очи снова глядели спокойно и ясно, хоть и поселились в них теперь скорбь и тень какой-то смутной вины. Он стоял без шапки, держа ее в руке, и кладбищенский ветер трепал его густые кудри. И в этих кудрях, ближе к виску, Леська вдруг отчетливо разглядела ярко блеснувшее серебро. Она содрогнулась, не веря своим глазам. Но нет, ей не привиделось: в ковыльно-русые кудри ее друга и в самом деле коварно закралась тонкая прядь седины. Она была совсем тонкой, эта прядь, не вдруг ее и заметишь среди белокурых волос, но все же она б ы л а, и ничего нельзя было с этим поделать.