Дядя Икс
Шрифт:
Кирилка записывает решение на доске и, успокоенный, возвращается на свое место.
А тут и звонок. Вместе с Петькой они выскакивают в коридор. Болтай о чем хочешь!
Надоеды
Из школы домой Кирилка всегда бежал со всех ног. Гордеевна строго-настрого велела ему нигде не задерживаться: ей надо накормить его обедом и при себе хоть на часок выпустить погулять. Вместе с Патом погулять? А вот тут — знак вопроса.
Кирилка
Петька взбегал по Кирилкиной лестнице, тыкал пальцем в звонок, прежде чем Кирилка успевал вытянуть из кармана ключ, и врывался в квартиру раньше самого Кирилки.
— Здрасте, здрасте, — говорил он Гордеевне, сбрасывал с ног сапоги так, что они летели в разные стороны, в одних носках бежал к Пату, спавшему в комнате на подстилке, гладил его двумя руками и целовал в нос.
— В нос целовать нельзя! — ревниво говорил Кирилка. — Изнежишь собаку.
— В пальто в комнаты не влезают, — ворчала Гордеевна.
Все эти замечания не производили на Петьку никакого впечатления. Он считал, что раз они с Кирилкой в одной звездочке, значит, ему все можно.
При виде того, как Пат, повизгивая, лижет красным язычком Петькину щеку, у Кирилки на душе точно мышь легонько скреблась. Но Пат, лизнув проворного Петьку, кидался к Кирилке, и мышь сразу убегала.
Мальчики мыли руки в кухне над раковиной и садились за стол.
Сначала Петька непременно отказывался сесть за стол:
— Да ну, не надо. Я ведь в школе обедал.
— А обед на обед не палка на палку, — говорила Гордеевна.
Поломавшись, Петька усаживался. Украдкой они с Кирилкой пинались под столом ногами, от этого обед становился еще вкуснее.
Кончив есть, оба дружно говорили «спасибо», перемаргивались, и начиналось то, для чего, собственно говоря, Петька так сильно задерживался.
— Тетечка Гордеевна, — говорил Петька умильным тоном, — можно мы…
— Нет! — как ножиком отрезала Гордеевна, сразу догадавшись, о чем будет клянчить Петька.
Трудно начать, а продолжать уже легче. Кирилка присоединялся к Петьке:
— Ну, Гордеевна! Ну, миленькая! — Он терся головой о локоть Гордеевны.
— Ты мне котенка не изображай! — ворчала Гордеевна, мимоходом, совсем невзначай, погладив Кирилкину голову. — Надоеды!
Петька подступал к Гордеевне и бил себя кулаком в выпяченную грудь.
— Головой отвечаю!
— А голова твоя глупая мне совсем ни к чему, — говорила Гордеевна. — Что я буду с ней делать? Кабы еще двор из наших окон был виден… А то ведь не видать двора.
— А мы на канале, возле самой решетки, — предлагал Кирилка. — А вы на нас глядите!
— Только мне и дела, что у окна торчать! Уж на улицу-то нипочем не пущу.
Петька
Это Петька выдумал такой цирковой трюк, Кирилке ни за что бы в голову не пришло.
Увидев их на коленях в первый раз, Гордеевна отпрянула:
— Да вы что? Совсем ополоумели?
В другой раз сказала:
— Вот возьму да отстегаю ремешком. Клоуны!
— Стегайте! — проникновенно воскликнул Петька. — Только разрешите!
Гордеевна поглядела на них с любопытством:
— Можно подумать, что жизнь ваша от этого зависит…
— Зависит, зависит! — завопил Петька.
— Зависит! Зависит! — вторил Кирилка.
Гордеевна вздохнула, пробормотала задумчиво:
— Ну что ты будешь делать! — и сняла с гвоздя поводок. — Но из двора ни ногой! А ежели чего неладно будет, больше я с вами незнакома. И ты, Кир, меня только и видел, так и знай!
Один раз Гордеевна поддалась, а уж потом они часто кубарем катились по лестнице, Пат у Кирилки под мышкой — не ждать же, пока он сам проковыляет вниз на своих коротеньких ножках.
Во дворе они спускали Пата с поводка. Пат скакал, резвился, бегал кругами, гонялся за ребятами. К ним сбегались все, кто гулял во дворе. Кирилка с Петькой очень гордились Патом, позволяли его гладить лишь в виде особой милости. Кирилка понимал, что без Петьки ему вряд ли добиться этих прогулок, и прощал Петьке все его самоуправство: хватает, целует Пата, будто песик его больше, чем Кирилкин…
Племянник Вит
Говорливостью Гордеевна не отличалась. На вопросы Кирилкины отвечала, воспитывала их с Петькой: «Вилку держите в левой руке, а ножик в правой», «Не вытирайте пальцами нос, для этого платок существует», «Ногами так не размахивайте, когда на полу валяетесь, сокрушите что-нибудь. Боритесь по-человечески!» Но большею частью она молча и быстро занималась хозяйством: стряпала, мыла посуду, вытирала пыль, успевала постирать Кирилкины рубашки, что-то починить и заштопать. Не до разговоров ей было.
Но вот как-то, поглядев, как Кирилка пыхтит над примерами, Гордеевна сказала:
— А мой племяш, бывало, примеры, как семечки, щелкал, больше всего любил арифметику. Вот с русским у него случались нелады, иной раз таких ошибок насажает, что сам диву дается.
— Племяш? — Кирилка слушал о большим интересом. — У вас есть племянник?
— А как же! Водится у меня племянничек.
И вдруг Гордеевна разошлась. Минут десять, не меньше, рассказывала Кирилке про своего племянника. И озорник-то он, и растяпушка: то в лужу угодит, то свалится откуда-нибудь. Но добрый. И выдумщик: с ним не соскучишься.