Дьявол и Господь Бог

Сартр Жан-Поль

Орест.

Я был долго в пути, да еще эта проклятая жара. Но я слушаю вас с интересом.

Юпитер.

Агамемнон был хороший человек, но он, видите ли, совершил крупную ошибку. Он запретил публичную казнь. А жаль. Доброе повешенье – развлекает, особенно в провинции, и несколько притупляет интерес к смерти. Здешние жители в тот день промолчали, потому что им было скучно и хотелось посмотреть на насильственную смерть. Они ничего не сказали, когда увидели своего царя у ворот города. И когда увидели, как Клитемнестра протянула ему прекрасные надушенные руки, тоже ничего не сказали. Тогда еще можно было обойтись одним словом, одним-единственным,

но они промолчали, и перед мысленным взором каждого лежал величественный труп с рассеченным лицом.

Орест.

А вы? Вы ничего не сказали?

Юпитер.

Вы возмущены, молодой человек? Я рад; это доказывает, что вы исполнены добрых чувств. Нет, я промолчал. Я ведь нездешний, в чужие дела не лезу. Что касается жителей Аргоса, то назавтра, слушая, как вопит от боли их царь во дворце, они опять ничего не сказали, они прикрыли сладострастно закатившиеся глаза, и весь город разомлел, как баба в любовном жару.

Орест.

И убийца царствует. Ему выпали пятнадцать лет счастья. Я думал, что боги справедливы.

Юпитер.

Тише, тише! Не спешите винить богов. Разве нужно всегда наказывать? Не лучше ли было обратить смятенье на благо нравственного порядка?

Орест.

Так они и поступили?

Юпитер.

Они наслали мух.

Педагог.

При чем тут мухи?

Юпитер.

О, это символ. Сейчас я вам покажу, что они сделали. Видите эту старую мокрицу – там, вон она семенит на своих черных лапках, прижимаясь к стене; перед вами великолепный образчик фауны, кишащей в здешних щелях, черной и плоской. Я кидаюсь на насекомое, хватаю его и доставляю вам. (Бросается на старуху, вытаскивает ее на край сцены.) Вот моя добыча. Ну и мерзость! Эй! Чего моргаешь! Вы ведь здесь привыкли к раскаленным добела мечам солнца. Прыгает, как рыба на крючке. Скажи-ка, старая, ты, должно быть, потеряла дюжину сыновей; ты черна с головы до ног. Ну, говори, может быть, я тогда отпущу тебя. По ком ты носишь траур?

Старуха.

Это костюм Аргоса.

Юпитер.

Костюм Аргоса? А, понимаю. Ты носишь траур по своему царю, по своему убиенному царю.

Старуха.

Замолчи! Замолчи, бога ради!

Юпитер.

Ты достаточно стара, ты вполне могла слышать те чудовищные крики, они неслись целое утро по улицам города. Как ты поступила тогда?

Старуха.

Как я могла поступить? Мой муж работал на поле, я задвинула все засовы.

Юпитер.

Да, и приоткрыла окно, чтобы лучше слышать, притаилась за занавеской, дыханье у тебя перехватывало, в животе сладко щекотало.

Старуха.

Замолчи.

Юпитер.

Ох и жаркая ж у вас была в ту ночь любовь! Вот праздник-то был, а?

Старуха.

О! Господи… жуткий праздник.

Юпитер.

Багряный праздник, вы так и не смогли похоронить память о нем.

Старуха.

Господи! Вы из мертвецов?

Юпитер.

Мертвец! Ступай, ступай, безумная. Не твое это дело, кто я. Подумай лучше о себе, о том, как вымолить прощенье неба покаяньем.

Старуха.

О, я каюсь, господи, если бы вы знали, как я каюсь! И моя дочь тоже кается, и зять ежегодно приносит корову в жертву; и внука, которому седьмой год, мы

приучили к покаянию. Он послушен, как овечка, весь беленький и уже исполнен чувства первородного греха.

Юпитер.

Это хорошо. Убирайся, старая паскуда, смотри не сдохни без покаяния. В нем вся твоя надежда на спасение.

Старуха убегает.

Или я ошибаюсь, судари мои, или это пример подлинной набожности, на старинный манер, и в страхе крепость ее.

Орест.

Что вы за человек?

Юпитер.

Дело не во мне. Мы говорили о богах. Ну, следовало ли поразить громом Эгисфа?

Орест.

Следовало… А, не знаю я, что следовало и чего не следовало, мне плевать… Я не здешний. А Эгисф кается?

Юпитер.

Эгисф? Сомневаюсь. Но разве это важно? За него весь город кается. Покаянье-то берут на вес.

Жуткие вопли во дворце.

Слушайте! Чтоб они никогда не забывали криков агонии своего царя, каждую годовщину волопас, у которого самый громкий голос, вопит так в главном дворцовом зале.

Орест морщится от отвращения.

Ба, это пустяк. Поглядим, что вы скажете, когда выпустят мертвецов: Агамемнон был убит пятнадцать лет тому назад, день в день. Ах, как за это время переменился легкомысленный народ Аргоса, как стал он близок моему сердцу!

Орест.

Вашему сердцу?

Юпитер.

Не обращайте внимания, молодой человек. Это я сам с собой. Мне следовало сказать: близок сердцу богов.

Орест.

В самом деле? Стены, вымазанные кровью, мириады мух, вонь, как на бойне, духотища, пустынные улицы, запуганные тени, которые бьют себя кулаками в грудь, запершись в домах, и эти вопли, эти невыносимые вопли: так это нравится Юпитеру?

Юпитер.

Ах, не судите богов, молодой человек, у них свои тайные муки.

Пауза.

Орест.

У Агамемнона была, кажется, дочь? По имени Электра?

Юпитер.

Да. Она живет здесь. Во дворце Эгисфа. Он перед вами.

Орест.

Значит, это дворец Эгисфа? А что думает обо всем случившемся Электра?

Юпитер.

Ничего, она ребенок. У него был еще сын – некий Орест. Говорят, он умер.

Орест.

Умер! Проклятье…

Педагог.

Ну конечно, государь мой, вам отлично известно, что он умер. Жители Навплиона говорили нам, что Эгисф приказал его убить вскоре после смерти Агамемнона.

Юпитер.

Некоторые утверждали, что он остался жив. Будто бы убийцы, охваченные жалостью, покинули его в лесу. И будто его подобрали и воспитали богатые афинские буржуа. Что до меня, я желал бы ему быть мертвым.

Орест.

Почему, простите?

Юпитер.

Представьте себе, что в один прекрасный день он явился бы к воротам этого города…

Орест.

Ну и что?

Юпитер.

Послушайте, встреть я его здесь, я бы ему сказал… я бы ему сказал следующее: «Молодой человек…» Я назвал бы его «молодой человек», так как он вашего возраста примерно, если жив. Кстати, сударь, не скажете ли вы мне, как вас зовут?