Дьявол и господь бог
Шрифт:
Генрих. Эти хуже всех.
Гёц. Ерунда! Все солдаты похожи друг на друга. Кого же ты думал встретить? Ангелов?
Генрих. Людей. И я хотел просить их пощадить других людей. Они вошли бы в город, только поклявшись, что оставят в живых всех жителей.
Гёц. Значит, ты готов был поверить моему слову?
Генрих. Твоему слову? (Глядит на него.) Ты Гёц?
Гёц. Да.
Генрих. Я... Я думал, что смогу на тебя положиться.
Гец (удивленно). На мое слово? (Пауза.) Даю тебе слово
Генрих молчит.
Клянусь
Генрих. И ты хочешь, чтобы я тебе поверил?
Гёц. Но ты сам говорил...
Генрих. Да, до того, как увидел тебя.
Гёц (хохочет). Понятно! Тот, кто меня видит, редко верит моему слову. Должно быть, я кажусь слишком умным, чтобы сдержать его. Так вот, послушай: лови меня на слове. Ради того, чтоб проверить! Только проверить... Ведь я христианин: хочешь, поклянусь на Библии? Поверь мне, как это ни глупо! Разве вы, попы, не обязаны искушать нечестивцев добром?
Генрих. Искушать добром тебя? Представляю, как бы ты был рад!
Гёц. Ты меня раскусил. (Глядит на него улыбаясь.) Убирайтесь все!
Офицеры и Катерина уходят.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Гёц, Генрих.
Гёц (почти с нежностью). Ты весь в поту. Как ты страдаешь!
Генрих. Моих страданий мало. Страдают другие, а не я. Господь пожелал, чтобы я мучился чужими, а не своими муками. Зачем ты глядишь на меня?
Гёц (по-прежнему нежно). У меня тоже бывала такая двуличная рожа. Гляжу на тебя, а самого себя жаль: мы с тобой одной породы.
Генрих. Ложь! Ты предал своего брата, я своих братьев не предам.
Гёц. Ты их предашь этой ночью.
Генрих. Ни этой ночью, ни потом. (Пауза.)
Гёц (равнодушно). Что же бедняки сделают с попами? Повесят на мясных крючьях?
Генрих (кричит). Замолчи! (Овладевает собой.) Вот ужасы войны. Я только бедный священник, и я бессилен их предотвратить.
Гёц. Лицемер! Этой ночью в твоей власти жизнь или смерть двадцати тысяч людей.
Генрих. Я не желаю этой власти. Она от дьявола.
Гёц. Хочешь или нет, но ты обладаешь ею.
Генрих убегает.
Эй, что ты делаешь? Если бежишь — значит, ты решился.
Генрих (возвращается, глядит на него и начинает смеяться). Ты прав. Бежать или с собой покончить — все это ни к чему. Все только способ умолчания. Но я избранник божий.
Гёц. Лучше скажи, что ты похож на крысу.
Генрих. Все равно. Избранник — человек, припертый к стенке дланью господа. (Пауза.) Господи! Зачем твой выбор пал на меня?
Гёц (ласково). Последние муки... Как хотелось бы их сократить. Дай помогу тебе.
Генрих. Ты хочешь мне помочь, когда сам бог молчит? (Пауза.) Так вот, я лгал: я не его избранник. Да и какой из меня избранник? Кто заставил меня покинуть город? Кто поручал тебя найти? По правде говоря, я сам себя избрал. Пришел просить тебя о милосердии
Гёц. Да, знаю.
Генрих. Почему они бегут от меня, когда я им протягиваю руки? Почему страдания их всегда неизмеримо больше моих? Господи, как мог ты допустить, чтобы на свете были бедняки! Почему не сделал ты меня монахом? Там, в монастыре, я был бы твой, но как быть нераздельно твоим, когда люди подыхают с голоду? (Гёцу.) Я пришел, чтобы выдать их тебе, надеясь, что ты их истребишь, и тогда я смогу позабыть, что они жили.
Гёц. Ну и что же?
Генрих. Я передумал: в город ты не войдешь.
Гёц. А что, если на то была господня воля, если господь хотел, чтобы ты впустил нас в город? Так послушай: ты промолчишь — и священники погибнут этой ночью, наверняка погибнут. А бедняки? Ты думаешь, выживут? Осаду я не сниму. Через месяц в Вормсе все передохнут с голоду. Ты не властен решать — жизнь или смерть. Ты можешь только выбрать, как им умирать. Так выбирай же скорую смерть, они только выгадают, погибнув этой ночью, прежде чем перебьют священников: умрут, не замарав руки, и все окажутся на небесах. Если ты оставишь им несколько недель, они запятнают себя кровью и отправятся в ад. Послушай, поп, а вдруг это дьявол велит тебе продлить их земную жизнь, чтоб они успели заслужить вечное проклятье? (Пауза.) Скажи мне, как проникнуть в город?
Генрих. Тебя нет.
Гёц. Что?
Генрих. Тебя нет. Твои слова умирают прежде, чем я их расслышу. Такие лица, как твое, не повстречаешь ясным днем, Я знаю все, что ты мне собираешься сказать, все твои поступки предвижу. Ты — мое создание, это я внушаю тебе твои мысли. Мне все это снится. Все мертво, в воздухе разлиты сновидения.
Гёц. Значит, ты тоже снишься мне, я тебя насквозь вижу, настолько, что ты мне уже надоел. Осталось только выяснить, кому из нас кто снится.
Генрих. Я не покидал город! Не выходил из него. Мы играем перед намалеванными декорациями. Что ж, ты мастер говорить, играй комедию! Знаешь ля ты роль? Я-то свою знаю: говорить «нет! нет! нет! нет! нет! нет!» Ты молчишь. Это наваждение, обыкновенное наваждение, да к тому же еще нелепое. Что бы я стал делать в лагере Гёца? (Указывает на город.) Если бы только эти огни погасли! Почему этот город виден там, вдали, если я не выходил за его пределы? (Пауза.) Да, это дьявольское искушение! Только не знаю какое. (Гёцу.) Одно мне ясно: я вижу дьявола. Спектакль начнется фантасмагорией, а потом пойдут рожи.
Гёц. Ты его уже видел?
Генрих. Чаще, чем ты свою мать.
Гёц. Я на него похож?
Генрих. Ты? Бедняга! Ты просто шут
Гёц. Шут?
Генрих. Без шута не обойтись! Его роль — мне перечить. (Пауза.) Я победил.
Гёц. Что?
Генрих. Я победил. Гаснет последний огонек. Исчезает дьявольское видение — Вормс. Постой, сейчас и ты исчезнешь, страшному наваждению придет конец. Ночь. Повсюду ночь... Какой покой!
Гёц. Продолжай, поп, продолжай! Я знаю все, что ты мне скажешь. Год назад... О да, мой брат, я знаю, как хотелось бы вместить в себя всю эту ночь! Как я хотел того же.