Дьявол и Шерлок Холмс. Как совершаются преступления

Гранн Дэвид

Мы устроились за столиком в ресторане, и Эдвардс принялся перебирать принесенные с собой книги. Он был автором нескольких трудов, в том числе «В поисках Шерлока Холмса» — весьма удачной повести о молодых годах Конан Дойля. Однако сейчас он предъявил мне труды Грина.

— Грин, — сказал он, — был лучшим в мире специалистом по Конан Дойлю. — Я вправе судить об этом: Ричард перерос нас всех. Примите это как заявление эксперта. — Он был вполне безапелляционен.

С Грином, рассказал Эдвардс, он познакомился в 1981 году, когда готовил книгу о Конан Дойле. В ту пору Грин вместе с Гибсоном собирал библиографический материал и охотно делился находками с Эдвардсом, хотя сам еще не успел их опубликовать.

—

Такой это был человек, — подытожил Эдвардс. Смерть Грина казалась ему еще более загадочной, чем преступления в рассказах Конан Дойля. Он взял один из томов с предисловием Грина и зачитал мне знаменитый пассаж из «Установления личности». Я как будто услышал холодный, ироничный голос великого сыщика:

Жизнь несравненно причудливее, чем все, что способно создать воображение человеческое. Нам и в голову не пришли бы многие вещи, которые в действительности представляют собой нечто совершенно банальное. Если бы мы с вами могли, взявшись за руки, вылететь из окна и, витая над этим огромным городом, приподнять крыши и заглянуть внутрь домов, то по сравнению с открывшимися нам необычайными совпадениями, замыслами, недоразумениями, непостижимыми событиями, которые, прокладывая себе путь сквозь многие поколения, приводят к совершенно невероятным результатам, вся изящная словесность с ее условностями и заранее предрешенными развязками показалась бы нам плоской и тривиальной.

Захлопнув книгу, Эдвардс сказал, что они с Грином все время обсуждали предстоявший аукцион Кристи.

— У Конан Дойля было пятеро детей, — продолжал он, — и трое из них стали наследниками его литературных прав — вот что повлияло на нашу с Грином работу. Двое парней — плейбои: абсолютный эгоист Денис и омерзительно извращенный Адриан. А дочка — просто чудесная.

Грин, по словам Эдвардса, настолько сблизился с дочерью Конан Дойля Джин, что сделался для этой одинокой женщины кем-то вроде сына — и это при том, что прежде отпрыски Конан Дойля не желали иметь дело с биографами своего отца. К примеру, в начале 1940-х годов Адриан и Денис согласились помочь Хескету Пирсону в работе над книгой «Конан Дойль: его жизнь и творчество», но когда книга вышла, то, обнаружив в ней определение Конан Дойля как «обычного человека с улицы» (так любил описывать себя сам создатель Шерлока), сыновья возмутились. Адриан поспешил опубликовать собственный опус «Подлинный Конан Дойль», а Денис вроде бы даже вызывал Пирсона на дуэль.

С тех пор Джин бдительно охраняла наследие своего отца от исследователей, которые могли бы изобразить Конан Дойля в неприглядном или даже просто в беспощадно объективном виде. И все же она доверилась Грину, который удивительным образом сочетал страсть к истине с почти набожным почитанием Конан Дойля.

Эдвардс уверял, что Джин не только позволила Грину заглянуть в драгоценные документы, но и просила его помочь, когда перевозила часть бумаг на хранение к своему адвокату.

— Ричард держал их в руках, он непосредственно участвовал в транспортировке, — подытожил Эдвардс. — Вот почему в нем видели угрозу.

По мнению Эдвардса, Грин был основным препятствием для аукциона Кристи, поскольку он своими глазами видел часть заявленных на распродажу бумаг и мог засвидетельствовать, что Джин собиралась подарить их Британской библиотеке.

Вскоре после того, как появилось объявление о предстоящем аукционе, Эдвардс и Грин выяснили, что за этим стоят Чарльз Фоли, внучатый племянник сэра Артура Конан Дойля, и два его кузена. Каким образом эти дальние родственники заполучили доступ к архиву — этого ни Грин, ни Эдвардс не могли понять.

— Очевидно, тут дело было нечисто, кто-то поспешил присвоить бумаги, предназначенные для Британской библиотеки, — заявил Эдвардс и добавил: — Это не предположение —

мы знали это наверняка.

Так же «наверняка» знал Эдвардс, что его друга убили. Он перечислил косвенные улики: Грину кто-то угрожал; в частности, Грин называл американца, который «пытается его уничтожить». Кое-кто высказывал предположение, что Грин погиб в результате аутоэротического эксперимента, но Эдвардс напомнил, что ни на трупе, ни рядом не было никаких следов сексуальной деятельности. Более того, удавление — один из самых жестоких способов казни, «к такому методу прибегают опытные наемники». Самоубийство Эдвардс отметал, поскольку Грин никогда не страдал депрессией и буквально накануне смерти вместе с другом обсуждал отпуск в Италии: они собирались поехать туда через неделю. И уж если Грин убил себя, то где же в таком случае предсмертная записка? Человек, педантично записывавший каждую мелочь, не пренебрег бы этим.

— Я мог бы привести еще множество соображений, — продолжал Эдвардс. — Например, то, что Грин был удавлен шнурком, хотя он всегда носил ботинки на липучках.

Каждая мелочь в глазах Эдвардса имела значение, он подмечал все, как подмечал бы Шерлок Холмс. Особое значение в его глазах имела обнаруженная у изголовья постели початая бутылка джина. Он считал это несомненным доказательством постороннего присутствия: Грин был знатоком вин, в тот вечер за ужином он пил марочное вино и ни в коем случае не стал бы запивать его джином.

— Убийца все еще на свободе. — Эдвардс положил руку мне на плечо, как бы предостерегая. — Будьте осторожны. Не хотелось бы, чтобы вас удавили, как беднягу Ричарда.

На прощание Эдвардс поделился со мной еще одной важной информацией: оказалось, он знает, кто был тот загадочный американец.

Этот американец просил не упоминать его имени. Он живет в Вашингтоне, и мне удалось договориться о встрече с ним в пабе «Тимберлейк» возле Дюпон-Серкл. Он ждал меня в баре, прихлебывая красное вино. Хотя он сильно сутулился, его высокий рост все равно бросался в глаза. У него был орлиный нос и ореол седых волос вокруг наметившейся лысины. На вид ему было лет пятьдесят с небольшим; он был одет в джинсы и белую рубашку, из нагрудного кармана которой торчала авторучка. Заметив меня и догадавшись, что я и есть тот, кого он ждет, американец поднялся и повел меня к столику в дальнем конце прокуренного и шумного бара.

Мы заказали обед. Для начала мой собеседник подтвердил сведения, полученные мною ранее от Эдвардса: он издавна состоит членом «Отряда уголовной полиции Бейкер-стрит» и представляет в Америке литературные права Конан Дойля.

Однако не это было основным занятием американца: он занимал довольно высокий пост в Пентагоне, в отделе тайных операций, и именно поэтому он представлял опасность (по крайней мере, в глазах друзей Грина). «Дружок Дональда Рамсфельда» — так охарактеризовал его Эдвардс.

Американец мне рассказал, что, получив в 1970 году степень доктора по международным отношениям, он специализировался на проблемах холодной войны и ядерной доктрины. Однако в то же время он чрезвычайно увлекался игрой в Шерлока Холмса, его привлекала безупречная логика рассказов Конан Дойля.

— Я старался не афишировать это, — сказал он мне. — В Пентагоне вряд ли понравилось бы мое увлечение.

Далее американец рассказал, что с Грином его свела именно общая страсть к Шерлоку Холмсу. Оба они состояли в «Отряде уголовной полиции Бейкер-стрит» и носили прозвища, заимствованные из рассказов о Холмсе. Американец был «недоброй памяти Роджером Прескоттом» — так звали американского мошенника из «Трех Гарридебов»; прозвище Грина было «Три конька» — в честь рассказа «Приключение на вилле «Три конька». На эту виллу грабители проникли в поисках рукописи, которая могла бы вызвать серьезный скандал.