Дьявол на испытательном сроке

Солнце Чистилища почти не отличается от солнца смертного мира. Лишь только тем, что смертное солнце не заставляет души сиять сильнее и светом своим никак не влияет на желание совершать грехи

И чем выше к Небесам находится тот или иной слой Чистилища — тем сильнее чувствуется этот эффект местного света.

На верхнем слое Чистилища работают обладатели самых обширных греховных счетов. Чаще всего убийцы — однократные или многократные. Старожилы отмечали легкую иронию в том, что именно подобным грешникам удавалось максимально эффективно овладевать святым словом, что так сильно помогало в борьбе с демонами. Хотя клинок, окутанный святым огнём, им в этом благом деле помогал не меньше. А белые ангельские

крылья, дарованные Небесами всякой душе, находящейся на службе у Чистилища — помогали сохранить цельность собственной души, если вдруг противник оказывался слишком силен. И не было иных ангелов, иных серафимов, чем грешники, вставшие на путь искупления. Они забирают души из смертного мира, они ведут подсчет греховного кредита для других грешников, они защищают смертных от демонов, они делают еще много различной работы, если вдуматься.

Самый верхний слой Чистилища не годится для работы. Солнце здесь так безжалостно, что выдержать его свет рядовой работник Чистилища можно очень недолго. Здесь заточены демоны — те, чья зависимость от греха не была побеждена, опасные для душ смертных и обитателей Чистилища, осквернившие многих людей своих ядом, те, в кого не верят даже небеса. Они опасны настолько, что для того чтобы сдержать их силу — их приходится приковать к крестам.

Ангелы приходят к демонам каждый день — демонов столь много что все Горящее Поле даже множеству ангелам удается обойти лишь за неделю. Ангелы пытаются облегчить муки наказанным, подкармливают измученные души демонов благой пищей. Все помнят, что всякий закоренелый грешник достоин милосердия. Время от времени оковы некоторых несчастных размыкаются, потому что небеса решают, что довольно наказали их, и тогда демоны снова пытаются встать на путь истинный. Освобождаются только слабые демоны, те, кто не был клеймен двойной или тройной звездой, как закоренелый, жестокий грешник, безжалостный ко всему миру, и милосердный лишь к себе. Никто и никогда не получал помилования, из тех, кто были отправлены на холм Исчадий, но все же и туда отправлялись всеблагие сестры милосердия — молельщицы из Лазарета Отравленных Душ, и туда приносили пресный хлеб, да воду, тело и лицо каждого распятого тут протирали мокрыми полотенцами и их боль — боль что несло им всякое соприкосновение с освященным деревом креста отступала. Всякий распятый ждал этого момента — когда полотенце коснется его кожи, и небеса на некоторое время проявит снисхождение,

Демоны молчаливы и измучены, в большинстве своем, они рады всякому ангелу, который явится чтобы облегчить им их страдания. Впрочем, встречаются и более строптивые экземпляры. Например, один из исчадий ада настолько раздражает сестер милосердия, что лишь одна из них выдерживает в его присутствии некоторое время.

Ей приходится терпеть его капризы, кормить его с рук, и под градом ядовитых колкостей протирать его лицо. Кажется, демон поставил себе целью раздразнить и эту смиренную барышню, потому что его язык до сих пор не унялся. Например сейчас — пока она тщательно омывает его руки он над ней в который раз посмеивается.

— Ну так что, твой Джон в кои-то веки затащил тебя в какую-нибудь подсобку? — ехидно спрашивает демон, а девушка мягко улыбается.

— Джон не такой как ты думаешь, Генри.

— Ой, да брось, — хмыкает демон, а осторожные пальцы девушки с его щек убирают волосы — его длинные волосы, которые выбились из растрепавшейся косы, и прилипли к лицу, — я же видел его не раз, всякий раз прямо остро чую, что он тебя хочет, ну и с чего бы это он и не такой?

— Ох, Генри, — вздыхает девушка, и берет свежее полотенце, чтобы омыть его лицо, — вот как тебе еще не надоело? Чем ты опять довел Рит?

— Всего лишь рассказал, как поимел бы её, если бы мне довелось, — демон замирает, чтобы он не говорил, но ему действительно нравится, когда его лица касается прохладная ткань, а иногда — и тонкие пальцы сестры милосердия, и в выжидании этих кратких мгновений заключается удовольствие, дозволенное исчадиям ада.

— Ну, вот зачем, —

девушка качает головой, — она плакала. И сказала что больше к такому распутнику, как ты, не подойдет. К тебе не подойдет, Генри.

— Велика печаль, — демон фырчит, — ты ко мне приходишь, этого достаточно. И между прочим ей понравились мои фантазии, просто твоя Рит — лицемерка. Ну как же, признает она, что течет, даже когда мой пот смывает. Я же грязное исчадие ада, а она — праведница, и практически святая, разумеется.

— Постыдное во всяком сердце есть, Генри, — собеседница демона не обращает внимания, что он задел словом её подругу, — но разве с постыдным не надо бороться?

— Вот и будем считать, что я помогаю твоей Рит бороться с её постыдным, — усмехается демон, пока девушка осторожно разбирает его волосы, вычесывает из них колтуны — он неделю метался на кресте в агонии, успел растрепаться, но волосы сильно раздражают, когда прилипают к обнаженной груди. Каждый раз она переплетает его волосы в одну тугую косу, чтобы они не доставляли ему лишних неудобств.

— Посещения полагаются раз в неделю, Генри, — ворчит девушка, — и не всякую среду выпадает моя смена. Ты мог бы вести себя посдержанней, хотя бы между моих смен.

— Не хочу. — возражает демон, — ты же меняешься сменами, чтобы придти сюда, так зачем мне что-то менять? Буду сдерживаться — ты будешь приходить ко мне реже.

— Ах вот оно что, — девушка вновь улыбается, — так это все расчет, чтобы я приходила?

— Ты пахнешь вкуснее, — по лицу демона расползается насмешливая улыбка, он даже демонстративно облизывает губы, показывая насколько взбудоражен его аппетит, — приятно думать о том, как я тебя сожру.

Её руки даже не вздрагивают — она навещает этого демона уже не первый раз, и это не первый раз, когда он намекает, что не против утолить свой голод её сущностью. Это уже даже не страшно.

— Ну, раз мы заговорили о еде, — смеется она и достает из холщовой сумки лепешку, — попробуй не откусить мне пальцы, ладно?

— Сложная задачка, — бурчит демон, но вполне спокойно открывает рот. Хлеб, которым кормят демонов — пресный, это сделано специально, чтобы не перевозбуждать их вкуса, не вызывать излишних терзаний о лишениях. Тем не менее, сущность демонов нужно подкреплять, иначе они попросту могут не выдержать своих кар и угаснуть, а угасание бессмертных душ, какими бы грешными они не были — великое горе на небесах.

Девушка кормит демона, отламывая от лепешки маленькие кусочки, и он принимает их, мысленно сравнивая себя с голодным, раскрывающим клюв птенцом, и улыбается.

— Спасибо, — произносит он, когда сестра милосердия, докормив ему лепешку, аккуратно стирает пальцами с его губ крошки, еще раз промокает их полотенцем.

— Пить будешь?

— Да, — отзывается демон, просто и без добавления колкостей. Девушка подносит к его рту кувшинчик с водой, и он приникает к нему с такой жадностью, что ясно — жажда его мучила сильнее, чем голод. У кувшина очень узкое горло, его и делали специально, чтобы поить демонов, но, все же, пара струек все равно попадают мимо рта, стекают по его щекам на плечи. Девушка ловит их свободной ладонью — за полотенцем все равно не наклониться, на краткий миг касается кожи демона, и он еле заметно вздрагивает. Его кожа горячая, прохладным ладоням сестры милосердия она кажется и вовсе раскаленной. Девушка торопливо стирает воду с кожи демона, отнимает кувшин от его губ.

— Могла бы и подольше потрогать, — демон склоняет голову набок, разглядывая девушку, которая смущается — она всегда смущается в такие моменты — и прячет от него глаза, — и пониже тоже могла.

— До следующей среды, Генри, — девушка старается собираться неторопливо, чтобы её уход не выглядел побегом, однако справляется она с этим чрезвычайно плохо. Разумеется, по мнению демона, который в полной мере знает об испытываемых вблизи него эмоциях.

— До следующей среды, — демон провожает её взглядом до того момента, когда её фигурка не теряется за крестами, и только тогда позволяет себе договорить фразу, — Агата.