Дьявол не любит ждать
Шрифт:
В десять вечера они вышли из парка и направились к вокзалу. Сев в поезд, Бонд, несмотря на всю усталость, почувствовал радость от предстоявшего им ночного путешествия: его вообще привлекала романтика железных дорог, вокзальная суета, трогательные слезы прощания и счастливые встречи.
— Как тебе удалось достать такие места? — спросил он, оглядывая шикарное двухместное купе: такие обычно резервировали для партийных чиновников высшего ранга. — Ты очаровала проводника?
— Никто никого не очаровывал. Из тех денег, которыми ты разжился на бензоколонке, я отвалила ему сумму, равную примерно его трехмесячной зарплате.
— Видел, — согласился Бонд. — Такое не забывается.
— Он сказал, что на эти места в последний момент может явиться кто-нибудь из партийных шишек и тогда ему придется перевести нас в обычное купе — но и ему, и мне это кажется маловероятным. Если бы кто-то забронировал такое купе, он сел бы уже здесь, в Москве, а не где-нибудь в Клину или в Бологом. Когда поезд тронется и все утрясется, он обещал принести нам водки. «Столичной». Я попросила принести и еды. Он обещал посмотреть, найдется ли у него что-нибудь. Если нет, придется рассчитывать только на остатки сыра.
— Ну, это не самое страшное, — сказал Бонд.
Когда «Красная стрела» тронулась в путь, он вдруг почувствовал, что смертельно устал. Скарлетт склонила голову ему на плечо, и они вместе молча смотрели в окно на проплывающий мимо пейзаж: серые северные пригороды Москвы постепенно уступали место бескрайним полям. «Всё, проблемы кончились, больше ничего плохого случиться не должно», — подумал Бонд. Поезд бодро бежал сквозь ночную тьму по направлению к бывшей столице Российской империи, к резиденции царей Романовых, к их роскошным дворцам.
Примерно через час проводник постучал в дверь купе, и Бонд со Скарлетт поспешно отодвинулись друг от друга, чувствуя себя виноватыми, как если бы их застали за чем-то неприличным. Проводник как ни в чем не бывало, словно подуставший от своей работы официант, расстелил на нижней полке газету «Правда». Из коричневого бумажного свертка он извлек полбуханки черного хлеба, бутылку «Столичной», кулек чернослива и два куска филе какой-то копченой рыбы.
Бонд смотрел на Скарлетт: она, улыбаясь, дала проводнику еще денег. «Нет, она действительно необыкновенная женщина», — подумал он, наблюдая, как она мило беседует с едва знакомым мужчиной, который — несомненно, под влиянием ее чар — даже отказался от дополнительного вознаграждения.
Когда проводник ушел, Скарлетт сказала:
— Я наврала ему, что ты, дорогой, с Украины. — В глазах ее плясали озорные искорки. — Надеюсь, ты не против?
Бонд улыбнулся и, открыв бутылку «Столичной», хорошо приложился, сделав несколько глотков прямо из горлышка. Он предложил Скарлетт тоже выпить, но она покачала головой. С едой они покончили быстро и закурили. Бонд отметил, что Скарлетт предусмотрительно успела купить на вокзале дешевые русские сигареты. Теперь они сидели друг против друга; Скарлетт смотрела в окно, а Бонд по большей части — на нее.
Он вспомнил, как вернулся в свой номер гостиницы в Париже и увидел там ее, сидящую в кресле с позолоченными ручками, под большим зеркалом, вспомнил ее скромно, но не без кокетства скрещенные ноги и сложенные на груди руки… «Прошу прощения, что напугала вас, мистер Бонд… Мне просто очень нужно было с вами увидеться. И я не хотела, чтобы вы снова дали мне от ворот поворот».
И вот сейчас, сидя в поезде и глядя в окно в непроглядную темноту русской ночи, она
Бесконечный перестук колес набравшего скорость поезда, мягкое покачивание вагона и поскрипывание деревянных панелей, которыми было отделано купе, — все это звучало для усталых путешественников как самая лучшая на свете колыбельная. Бонд уже несколько дней не пил ни глотка спиртного, и поэтому водка быстро ударила ему в голову. Почему-то в его памяти всплыли другие, почти забытые путешествия — например, в «Восточном экспрессе» с Таней… «Пора умываться и готовиться ко сну, — подумал он, — да-да, самое время застелить постель и забраться под одеяло…»
Уже в полудреме он вспомнил номер в отеле «Джалаль», страстный поцелуй Скарлетт, ее легкие и в то же время решительные движения, когда она, сбросив юбку, сделала шаг вперед и присела на край кровати…
Советская ночь становилась все глубже и темнее, а образы, всплывавшие в снах Бонда, — все более расплывчатыми, путаными и неясными. Под стук колес на стыках рельсов ему не то вспомнилось, не то приснилось детство, старый поезд в шотландских горах, потом голос матери… потом почему-то стеклянная галерея на заводе Горнера, запах, исходящий от огромных чанов с маковой выжимкой, он дурманил, усыплял, душил… Кто-то, кого он любил, звал его по имени… А потом, потом…
Он понял, что смотрит прямо в немигающие глаза на полумертвом неподвижном лице, скрытом в глубокой тени козырька кепи Иностранного легиона, а Скарлетт кричит:
— Джеймс, Джеймс! Джеймс!
Жирные руки Шагрена сомкнулись у него на горле, и Бонд, еще до конца не проснувшись, вступил в схватку не на жизнь, а на смерть — уже в который раз. Рефлексы и опыт сработали раньше, чем неохотно пробуждающееся сознание: действуя чисто автоматически, он изо всех сил ткнул пальцами в глаза Шагрена, но тот успел вовремя повернуть голову в сторону ровно настолько, насколько это было нужно. Бонд резко согнул и выпрямил ногу, как пружину, почувствовав, как его голень с размаха ударила в пах противника, но ветеран войны во вьетнамских джунглях не ослабил хватку. «Вполне возможно, что у него нет с собой оружия, — подумал Бонд, — потому что он хотел застать нас врасплох и сделать свое дело по-тихому».
Бонд чувствовал, что у него больше не осталось никаких резервов физических сил. Эта схватка была уже лишней, невыносимой для его тела — изголодавшегося, избитого и измученного. Будь на нем его собственные ботинки, он смог бы воспользоваться спрятанным в подошве лезвием: этим коротким клинком можно было если не убить, то уж по крайней мере серьезно ранить противника и получить возможность нанести решающий удар, когда тот хотя бы на миг ослабит хватку на горле. Увы, вместо привычной боевой обуви на Бонде были совершенно бесполезные ботинки, снятые с погибшего пилота авиалайнера. В легких Бонда оставалось все меньше воздуха.