Дьявол носит «Прада»
Шрифт:
– Ну что ж, это, в общем, все. Спасибо, всего доброго.
– Подождите! – крикнула она, и хотя я уже намеревалась положить трубку, этот требовательный окрик заставил остановиться.
– Да?
– Я… э… я просто хотела сказать, что если вдруг я или кто-то другой из нашей редакции сможем чем-то помочь, звоните, не стесняйтесь. Мы все очень любим Миранду и… э… всегда готовы ей помочь, понимаете?
Можно было подумать, что первая леди Соединенных Штатов попросила их найти статью для президента – причем не безымянную заметку о неизвестном ресторане, а статью, в которой заключалась секретная информация о грозящей миру катастрофе. Для меня же грустнее всего было то, что я даже не удивилась: я знала, что так будет.
– Да, конечно, я это запомню. Спасибо большое.
Эмили оторвалась от очередного бухгалтерского счета и спросила:
– Ну как, ничего?
– Ничего. Понятия не имею, о каком ресторане она говорит,
Я откинулась на спинку стула и стянула волосы в конский хвост. Не было еще и девяти утра, а головная боль уже перешла в шею и плечи.
– Думаю, – проговорила она медленно, с сожалением, – тебе ничего не остается, как обратиться к ней за разъяснениями.
– О нет, только не это! Как она это переживет!
Эмили, как обычно, не оценила мой сарказм.
– Она придет в полдень. На твоем месте я бы прямо сейчас подумала, что сказать, потому что ей не понравится, что ты не нашла эту заметку. Тем более что она потребовала ее еще прошлым вечером, – напомнила она, пряча усмешку. Ее явно радовало, что мне предстоит головомойка.
Оставалось только ждать. К моему счастью, у Миранды как раз наступил «сезон психотерапии» («Просто у нее нет времени, чтобы ходить, как все, раз в неделю», – объяснила Эмили, когда я поинтересовалась, почему Миранда уходит туда аж на целых три часа), а значит, в нашем расписании появились «белые пятна», когда мы бывали избавлены от ее звонков. Ну и конечно, это случилось как раз тогда, когда мне надо было с ней поговорить. Гора писем, которые я не распечатывала уже два дня, грозила опрокинуться со стола. Под столом были навалены вороха ее грязной одежды – опять же двухдневной давности. Я глубоко вздохнула, чтобы дать миру понять, как я несчастна, и, позвонила в химчистку.
– Привет, Марио, это я. Да, я знаю, целых два дня, и не говори. Ты не заберешь вещи? Да? Здорово. Спасибо. – Я повесила трубку и заставила себя запустить руки в ее ношеную одежду. Я обычно перебирала все, а потом заносила в компьютер. И когда Миранда звонила в офис в 9.45 вечера и вопрошала, где ее плиссированная юбка от Прады, все, что мне надо было сделать, – это открыть вордовский документ и сказать, что юбку отдали в химчистку день назад и на следующий день она будет готова. Я внесла в список сегодняшних поступлений: блузку от Миссони, две одинаковые пары брюк от Альберты Ферретти, два свитера от Джил Сандер, два белых шарфа от «Гермес» и полупальто от «Берберри»; побросала все в сумку с логотипом «Подиума» и вызвала рассыльного, чтобы он отнес вещи вниз, откуда их заберут служащие химчистки.
Ну и работка! Сортировка ее вещей была одной из самых отвратительных обязанностей – сколько бы раз я это ни делала, меня всегда трясло от того, что приходится голыми руками рыться в чужой грязной одежде. Каждый раз после этого я бежала мыть руки: теперь от них так и несло Мирандой, и хотя запах духов «Булгари» и – иногда – дымка сигарет Глухонемого Папочки вовсе не был неприятен, я заболевала от него. Британский акцент, духи «Булгари», белые шелковые шарфы – эти простые жизненные радости не для меня.
Почта на девяносто девять процентов была макулатурой, которую Миранда никогда не увидит. Все, что адресовалось главному редактору, немедленно отправлялось работникам «Странички писем», но многие читатели со временем поумнели и теперь адресовали свою корреспонденцию непосредственно Миранде. У меня уходило четыре секунды на то, чтобы пробежать глазами вступление и убедиться, что это письмо редактору, а не приглашение на благотворительный концерт и не привет от давнего и хорошо забытого друга, – такие письма я попросту выбрасывала. Сегодня макулатуры было навалом. Почтительные и восторженные письма девочек-подростков, домохозяек и даже нескольких мужчин-геев (может, конечно, они были и натуралы, но помешанные на моде). «Миранда Пристли, вы не только Первая Жрица высокой моды – вы моя Королева!» – изливался один. «Как вы великолепно предсказали, что красное в этом сезоне заменит черное, – какая дерзость и какая гениальная проницательность!» – восклицал другой. Несколько писем содержали увещевания по поводу чересчур вызывающей рекламы Гуччи: на той картинке две женщины в босоножках на высоких каблуках и чулках с подвязками лежали в смятой постели, прижимаясь друг к дружке областью гениталий. Авторы других неприязненно отзывались об изможденных, похожих на закоренелых наркоманок манекенщицах, чьи фотографии были помещены в материале, называвшемся: «Главное – здоровье, или Как почувствовать себя лучше». Была там и стандартного вида почтовая открытка, на одной стороне
Последнее письмо из этой объемистой груды было надписано округлым почерком старательной школьницы, над буквами "i" вместо точек стояли сердечки, конверт был разрисован смеющимися рожицами. Я хотела только взглянуть на него и сразу отбросить в сторону, но у меня не поднялась рука: письмо было грустным и честным, умоляющим и кровоточащим, оно заставило меня дочитать его до конца. Положенные четыре секунды уже прошли, а я все читала.
Дорогая Миранда!
Меня зовут Анита, мне семнадцать лет, и я учусь в старшем классе школы Бэрринджера в Ньюарке, штат Нью-Джерси. Я так стыжусь своего тела, хоть все говорят, что я не толстая. Я хочу выглядеть, как модели, фотографии которых вы печатаете в вашем журнале. Каждый месяц я жду, когда придет новый номер «Подиума», хоть моя мама и говорит, что это глупо – тратить все карманные деньги на журнал мод. Она не понимает, что это моя мечта, но ведь вы понимаете, правда? Это была моя мечта, еще когда я была совсем маленькой, но я не думаю, что она когда-нибудь сбудется. А знаете почему? У меня очень плоская грудь, а бедра очень широкие, совсем не такие, как у ваших моделей, и это очень меня мучает. Я спрашиваю себя, хочу ли я так жить, и отвечаю: нет, я хочу измениться, я хочу быть красивой, хочу радоваться жизни, и мне так нужна ваша помощь! Я хочу стать другой, хочу любоваться в зеркало на свою грудь и свои бедра, хочу, чтоб они были такие, как в самом лучшем журнале в мире!
Миранда, я знаю, что вы хороший редактор и хороший человек, и вы можете сделать меня другой, и, честное слово, я буду вам всю-всю свою жизнь благодарна. Но если вы не можете сделать меня другим человеком, может, вы подарите мне на выпускной красивое платье? У меня нет парня, но мама говорит, что девушка может пойти и одна, и я пойду. У меня есть одно старое платье, но оно ни от какого ни от дизайнера и совсем не похоже на те, какие вы показываете в «Подиуме». Мои любимые дизайнеры: Прада (1), Версаче (2), Джон Пол Готье (3). Мне много кто нравится, но вот этих трех я особенно люблю. У меня нет никакой их одежды, и я даже никогда не видела ее в магазине (я не знаю, может, в Ньюарке нет таких магазинов, но если вы знаете, скажите мне, я хоть приду и посмотрю на все это вблизи). Я видела такую одежду только в «Подиуме» и влюбилась, просто-таки влюбилась в нее.
Не буду больше вам надоедать, но я хочу, чтоб вы знали, что, если даже вы выбросите мое письмо, я все равно буду ждать и буду покупать и читать ваш журнал, потому что я люблю моделей и одежду, и, конечно, я люблю вас.
С уважением, Анита Альварес.
P.S. Мой номер телефона – 555-555-3948. Напишите мне или позвоните, но, пожалуйста, до 4 июля, потому что мне так нужно красивое платье! Я люблю вас!! Спасибо!!!
Письмо пахло «Джин Нейт» – похоже, эту туалетную воду с резким, бьющим в нос запахом любят все девочки-подростки. Но не от этого сжалось мое сердце, и не от этого ком подкатил к горлу. Да сколько вокруг таких вот Анит? Маленьких девочек, у которых в жизни так мало радостей, что на себя, свою суть и свою значимость они смотрят сквозь призму ценностей «Подиума»? Сколько их – тех, кто преклоняется перед этой женщиной, дирижирующей великолепной симфонией обольщения, – преклоняется, несмотря на то что она не заслуживает и сотой доли их восхищения? Сколько их, этих девушек, которые и понятия не имеют о том, что объект их преклонения – одинокая, несчастная, жестокосердная женщина; женщина, которая недостойна того, чтобы ей служили юные невинные души?
Мне хотелось плакать из-за Аниты и всех ей подобных, кто тратил столько сил, пытаясь преобразиться в Шалом, Стеллу или Кармен, всех, кто старался польстить ей, произвести на нее впечатление, – а она лишь закатывала глаза, пожимала плечами и выбрасывала их письма, тут же забывая о девушке, которая прислала ей частичку своей души. Но я не плакала – я спрятала листок в ящик стола и поклялась сделать все, чтобы помочь этой девочке. Ее письмо было даже более отчаянным, чем прежние, а вокруг было столько дорогого шмотья, что мне не составит труда подобрать ей что-нибудь приличное на выпускной.