Шрифт:
1. Почтенная деревня Сент-Круа
Ни одному другому занятию не уделяла галантерейщица г-жа Пети-Аве такого внимания, как запиранию ставень.
С самого раннего детства она боялась воров и множество ночей провела без сна в страхе стать жертвой убийства, хотя в глубине души почтенная женщина почти готова была считать подобный конец, единственным, достойным ее.
Магазин г-жи Пети-Аве, собственно, являлся крошечной лавочкой с узкой витриной и выкрашенным в шоколадно-коричневый цвет фасадом. А чтобы благодаря неизвестно
Неоценимую помощь галантерейщице оказывала Луиза Боске, некрасивая, даже безобразная сирота. Г-жа Пети-Аве подобрала ее, уступив неожиданному приступу филантропии, в один из дней, когда мучительно задавалась вопросом, достаточно ли сделала для своего ближнего. Луиза Боске, молчаливая, деятельная, с ровным характером, выполняла обязанности по дому подобно тени. Единственное ее достояние составляла коллекция картинок с изображениями святых, раскрашенных в яркие золотые и агрессивно-синие цвета, пополняемая при каждой возможности. Это неоценимое сокровище хранилось в мансарде над спальней ее покровительницы, запертое на двойной оборот ключа в маленьком умывальном столике некрашеного дерева с треснутым зеркалом на нем.
В этот вечер, заперев ставни на витрине, г-жа Пети-Аве вернулась в магазин и, посмотрев на возившую тряпкой по полу Луизу, сказала со свойственной ей экзальтированностью:
— Сегодня вечером, Луиза, небеса дышат преступлением…
Луиза Боске подняла голову, откинула рукой свисавшую на лоб прядь волос:
— Вы ошибаетесь, сударыня, — ответила она. — Сент-Круа тихая деревня, и здесь живут почтенные люди…
— Но существуют бродяги, залетные птицы! — трагическим голосом воскликнула галантерейщица. — Луиза, мне неспокойно…
Она подошла к кассе, чтобы вынуть ключ из ящика. Затем спросила:
— Ты хорошо закрыла все двери, девочка?
— Да, сударыня, как всегда.
Минутную паузу оборвал стук сабо Луизы; бросив тряпку в ведро, полное грязной черной воды, она подхватила его за ручку и направилась к прачечной. До галантерейщицы донесся шум сливаемой в раковину воды и напоминающие фырканье раздраженного кота звуки из крана.
Луиза вернулась, остановилась в дверном проеме, раскрасневшаяся, слегка задыхающаяся от затраченных усилий, опуская влажные рукава на тонких руках.
В доме раздался чистый бой часов, какой мог принадлежать лишь часам из позолоченного металла, увенчанным удручающе реалистично выполненными полевыми цветами и с подсвечниками по бокам.
— Половина, сударыня, — заметала Луиза Боске. — Можно мне идти спать?
— Ты все закончила?
— Да, сударыня.
— В таком случае…
Галантерейщица сама себя перебила:
— Ты не против перенести свой матрас ко мне в спальню на эту ночь?
— Нисколько, сударыня. Чего вы опасаетесь?
— Ничего и всего… Я…
Она сжала руку сироты:
— Сегодняшний вечер так
— Страшно, сударыня? Чего вы боитесь?
— Всего, Луиза, ты же знаешь! Боюсь треска мебели. Флюгера, который скрипит как-то необычно. Кошки, опрокинувшей цветочный горшок. Ветра, срывающего черепицу… Ну, иди! Иди быстрей! Вот твоя лампа. Я тебя жду наверху.
Обычно в комнате г-жи Пети-Аве бывало очень темно, хотя в ней имелось два окна, выходивших на центральную дорогу, переходившую в разбитый проселок. На кровати лежал красный пуховик, каминную полку украшали пожелтевшие фотографии, над дверью висело костяное распятие.
Войдя в комнату, галантерейщица первым делом заглянула под кровать, затем поставила лампу на ночной столик и задернула шторы. В это время, сгибаясь под тяжестью матраса, вошла Луиза. Она отволокла его в угол и быстро разделась. Ложась под одеяло, галантерейщица слышала, как та страстно шепчет молитву. Она задула лампу, и воцарилась полная тишина.
Широко раскрыв ослепшие на минуту глаза, г-жа Пети-Аве сначала ничего не могла различить вокруг себя. Потом из темноты выступили углы и края мебели. Расплывчатый желтый круг света проступил на опущенной шторе — отсвет одного из редких уличных фонарей Сент-Круа.
Обыкновенно галантерейщица гордилась соседством этого фонаря. Но сейчас от его водянистого света она почувствовала себя крайне неуютно и отвернулась к стене.
Через десять минут послышался дрожащий, еле различимый голос:
— Луиза!
— Сударыня?
Голос отвечавшей звучал спокойно. Как все существа, ничего не ждущие от жизни и не могущие ничего ей дать, сирота не знала страха.
— Луиза!.. Слушай! Слушай!
— Я ничего не слышу, сударыня.
— А сейчас?.. Сейчас?..
— Сейчас… слышу шаги.
Галантерейщица прерывисто вздохнула:
— Шаги? Не правда ли, шаги?.. Кто-то идет по тротуару… Подходит к дому… Кто ходит в такой час?
Действительно, шаги гулко отдавались по мостовой. И снова Луиза Боске проявила холодный здравый смысл:
— Кто-нибудь запоздал вернуться из кафе. Что вас так взволновало?
Г-жа Пети-Аве не упускала случая использовать скрытый драматизм ситуации:
— Что?.. Ты больше ничего не слышишь, Луиза?
— Да, сударыня. Честно говоря, я слышу еще чьи-то шаги. Кто-то еще идет по Центральной улице.
— Кто-то еще, правда? Человек ступает на цыпочках, человек, следующий за первым и старающийся, чтобы тот его не услышал…
— Или, сударыня, уважающий отдых остальных.
Первые шаги удалялись — открытые, уверенные, честные. Другие стали слышнее — они переместились под окна и тоже удалились…
Звук шагов стал реже и сильнее — так, словно второй прохожий бросился бежать…
Затем неожиданный крик прорезал тишину. Хриплый, нечленораздельный, почти нечеловеческий — крик человека, которого душат. От него ночь содрогнулась, как раненое существо, и почти тотчас одна, другая, все соседские собаки протяжно завыли.