Дьявол соленых песков

Леонова Светлана

И такой монотонный ритм, когда она забывала о самой себе и своей усталости, длился практически два месяца. Первой не выдержала мама. Заставив остаться дома в воскресенье, отобрала и спрятала в своей комнате все ежедневники, телефоны и гаджеты, наградив при этом таким сердитым взглядом, что Лана почувствовала себя провинившейся школьницей, отвлекшейся от домашнего задания.

— На тебя уже тошно смотреть, — покачала головой мама, усаживаясь за столом напротив и протягивая кружку ароматного чая. — Стала на

привидение похожа. Под глазами одна темнота. Когда спать будешь нормально?

Когда? Хотелось бы ей и самой получить ответ на этот вопрос. Нормальный сон к ней уже и не приходил. Все только болючие воспоминания о проведенных нескольких жарких ночах, преследовавшие ее, стоило только закрыть глаза. Именно поэтому Лана предпочитала до изнеможения работать, чтобы потом из последних сил добрести до постели, свалиться в холодные простыни и забыться усталым тревожным сном. Прошло больше двух месяцев, а она все никак не могла забыть Дамиана. Он стал ее наваждением, проклятьем. И забыть бы его, но никак не получалось. Он словно въелся в нее, проник глубоко под кожу, заполняя собой все ее бытие.

Ох, мама, мама! Как же объяснить, что страшно встретиться со своими порочными желаниями, бередившими душу по сей день, страшно вновь встретиться со своим дьяволом, потому что безумно любила его и тосковала так, что тошно становилось от света белого?

Как объяснить все это человеку, который душа в душу прожил с единственным любимым человеком большую часть жизни, не расставаясь при этом больше, чем на пару дней? Сможет ли она понять ее неразумные чувства, не осудив?

— Все нормально, мам. Просто много работы.

— Мы с папой, конечно очень рады за тебя, за твою такую стремительную и очень успешную карьеру, но, знаешь, очень переживаем за твое здоровье. В последнее время ты слишком замкнулась в себе. Что-то случилось?

— Да нет, все, действительно, у меня хорошо. — Задумчиво чеканя каждое слово, ответила Лана и все же тяжело вздохнула. — Я, наверно, зря переехала к вам. Одни только переживания вам доставляю.

— Глупости какие, — возмутилась мама. — Мы всегда с отцом тебе рады. И всегда поддержим. Во всем. А твое молчание только больше нас тревожит. Может тебе помощь какая нужна?

— Все хорошо, — проговорила Лана, отрешенно глядя на улицу через окно. Кого только она пыталась убедить в этом, если и сама себе не верила? — Просто устаю очень, а ты меня такой загруженной не привыкла видеть. Сегодня немного оклемаюсь, а завтра снова новая неделя.

— Не очень-то на усталость похожа твоя хандра. Больше на томление, тоску какую-то.

— Может и так, — безразлично пожала плечами Лана, не имея сил спорить и отлынивать.

— Ты кого-то встретила?

— Это уже не так важно. Все в прошлом.

— Пойдем-ка в комнату, поговорим, как прежде, по душам.

Мама тепло улыбнулась

и поднялась, приглашая за собой. И Лана, как это ни странно, последовала за ней. Опустилась рядом на диване, поджав под себя ноги, и прижалась к родному плечу. Тут же почувствовала, как теплый плед опустился тяжелой ношей, согревая и успокаивая уставшее тело, и прикрыла глаза, вспоминая детство, когда вот так же сидела с мамой рядом и рассказывала ей свои «самые страшные» секреты, а та внимательно все выслушивала, кивая головой.

— Ну, что ты захандрила? Скучаешь целыми днями. Где-то глубоко в себе спряталась. Он хоть хороший человек?

— Мама! — протяжно застонала Лана, не открывая глаз. Ничего от нее не скрыть. Она знала свою дочь как облупленную. Еще бы! Никогда никаких секретов между ними не было, даже в трудный переходный возраст дочери-подростка.

А мысли снова вернулись в теплые южные края, на темный морской берег, с шипящими пенными волнами, ласково набегавшими к ногам под сиянием совершенно невероятного яркого звездного неба.

— Таких, как он, я еще никогда не встречала.

— Красивый?

— Да. Но это ведь не главное?

— А ты как считаешь? — на губах мамы играла улыбка, но Лана этого не видела — перед ее мысленным взором был лишь образ Дамиана.

— В нем это не главное. Герман тоже не дурен собой, но на деле… Мерзость.

— А он?

— А он… я даже не знаю, как это можно выразить словами. С ним легко и спокойно. Знаешь, словно я за такой крепкой стеной, за которой не страшно. Как в детстве с папой. С ним можно быть… настоящей, понимаешь? Не притворяться сильной, не думать, что дальше…

— Но… — подсказала мама, когда Лана затихла.

— Но он слишком далеко. И мы слишком разные. Наша жизнь слишком разная.

— А может ты путаешь настоящие чувства с простой симпатией к мужчине? На фоне Германа многие будут казаться…

— Он не «кажется», он такой и есть. Скажешь, я напридумывала все это себе и теперь лелею мечту?

— Отчего же. Не надо равнять всех на Германа, люди разные. Если один человек оказался мерзавцем, это еще не значит, что и другой такой же. Поэтому я вполне верю, что ты повстречала достойного человека.

— Мама, я обнадежила его… обнадежила нас обоих. А потом просто убежала. Испугалась. Побоялась даже дать объясниться. — В тихом голосе звучала неприкрытая боль и саморазочарование. — А он приехал в аэропорт. И остановил Германа. До сих пор не могу забыть разочарование в его глазах.

— А ты уверена, что увидела разочарование?

Лана задумалась. Она помнила все краски эмоций в его глазах, от презрительно-холодных до обжигающе-завораживающих. А еще помнила, как на долю мгновения в них отразилась горечь. Но никак не злость, скорее обреченность принятия обстоятельств.