Дьявол знает, что ты мертв

Блок Лоуренс

– Здесь я тебя понимаю.

– Но только не думай, что меня снедает особое чувство вины, и я ногти себе изгрыз от отчаяния. За смерть Джорджа я никакой ответственности нести не могу. Мне всего лишь потребовалось чрезмерно много времени, чтобы узнать о ней.

– Очень печальная новость.

– Печальная, но не трагическая, если иметь в виду, что вся его жизнь превратилась в одну затяжную трагедию. Сочувствую Тому, но он справится с горем. Это существенно упростит ему жизнь, и он, будучи реалистом, все прекрасно понимает. Он любил брата, но Джордж был человеком, которого трудно любить.

Значительно легче полюбить память о нем.

Я передал ей слова Тома по поводу гибели брата, как сам факт смерти изменил воспоминания о Джордже, и светлая их часть начала вытеснять более позднюю и мрачную. Мы немного поговорили об этом.

– Ты перехватил меня буквально в дверях, – сообщила она. – Сегодня лекция в здании мэрии. Вообще говоря, ты мог бы встретиться со мной там. Не сомневаюсь, что еще остались билеты. Хотя ты умрешь со скуки. Быть может, после лекции. Как насчет «Смешного пса»?

– Тебе придется добираться от мэрии, а у меня назначена встреча. Лучше встретимся в «Парижском парке». В четверть одиннадцатого?

– Превосходно.

– У меня будет трудный день, – сразу сказал я Лайзе. – Джорджа Садецки зарезал другой заключенный, но, уверен, ты уже знаешь об этом.

– Да, я смотрела выпуск новостей по Си-эн-эн рано утром.

Что ж, так и должно было быть. Я рассказал ей кое-что о том, что обнаружил и чего не обнаружил в различных государственных архивах. Она сообщила, что звонил Дрю, но, судя по всему, сделал он это только для поддержания связи с клиентом и проверки, всем ли клиент доволен.

Вероятно, и мой звонок можно было отнести к той же категории.

– Сегодняшний вечер у меня занят, – сказал я. – Поговорим завтра.

Пока я пользовался телефоном, мое внимание привлекла одна из книг на стеллаже в кафе. Это была антология британской и американской поэзии двадцатого века – знакомое мне издание, потому что такой же томик был у Джен Кин. Я подумал, что найду в нем стихотворение Робинсона Джефферса о раненом ястребе, но оно не значилось в оглавлении. Зато было несколько других стихов Джефферса. Я прочитал одно под названием «Блистай, умирающая страна», из которого следовало, что поэт был невысокого мнения о людях вообще и американцах в особенности. Потом напомнил себе начало «Бесплодной земли» с описанием мерзостей апреля. Хотя октябрь, подумалось мне, был по-своему более жесток. Пробежал глазами еще несколько стихотворений, а затем перешел к поэзии на тему Первой мировой войны: «Рандеву со смертью» Алана Сигера. Мне доводилось читать его прежде, но я не видел причин отказать себе в удовольствии сейчас.

Это напомнило мне о стихах на пьедестале статуи в парке Де Витта Клинтона. Я по-прежнему не мог вспомнить имени автора, но в книге предусмотрели указатель названий, и найти стихотворение не составило труда. Написал его Джон Маккрей, и на пьедестале цитировались заключительные строки. А вот как оно выглядело полностью:

В ПОЛЯХ ФЛАНДРИИ СРЕДЬ ЭТИХ ПОЛЕЙ ЗА РЯДОМ РЯД МАКИ ЦВЕТУТ И КРЕСТЫ СТОЯТ. И СРЕДЬ ЭТИХ АЛЫХ ПРОСТОРОВ ПЕСНЬ ПТИЦЫ ПРИВОЛЬНО СЛЫШНА, О ПАВШИХ СОЛДАТАХ ПЕЧАЛЬЮ ПОЛНА, ЧТО ЖИЛИ БЫ ВЕЧНО – ЛЕГКО И БЕСПЕЧНО, НО… ПАЛИ ОТ ПУЛЬ И УШЛИ В БЕСКОНЕЧНОСТЬ, ВАМ

РАДОСТЬ И ЖИЗНЬ ПОДАРИВ, ИХ ПОТОМКИ. И ЕСЛИ ОСМЕЛИТСЯ СЫН ИХ СЫНОВ ИХ ВЕРУ ПРЕДАТЬ, ТО НЕ СПАТЬ ВЕЧНЫМ СНОМ, ПОКОЯ НЕ ЗНАТЬ НАМ, КТО ГИБЕЛЬ НАШЕЛ, В ВОЙНЕ БЕСПОЩАДНО ЖЕСТОКОЙ СРЕДЬ ФЛАНДРИИ МИЛОЙ ТАКОЙ, СРЕДЬ ФЛАНДРИИ ОЧЕНЬ ДАЛЕКОЙ.

Я приготовился переписать стихи себе в блокнот, но потом догадался взглянуть на внутреннюю сторону обложки. За пять долларов я мог приобрести книгу. Заплатив за нее и за кофе, я вернулся домой.

До «Парижского парка» я добрался только ближе к половине одиннадцатого. Элейн сидела за стойкой бара и пила перье. Я извинился за опоздание, а она сказала, что не теряла напрасно времени, напропалую флиртуя с Гари. Так звали бармена в «Парижском парке», который в начале лета объявил, что ему надоело прятаться от мира, и сбрил свою необъятных размеров бороду, которую он носил с тех пор, как я впервые с ним познакомился.

Теперь же он снова взялся ее отращивать.

– Время опять прятаться, – объяснил Гари. – Многое указывает на то, что пора скрываться от всех.

Мы сели за столик и заказали огромный овощной салат для нее, а мне – рыбу. Она заверила меня, что я бы возненавидел лектора в мэрии с первой же минуты.

– Я сама успела возненавидеть его, – сказала она, – а ведь мне хотя бы была интересна тема лекции.

Книга все еще была при мне, и когда мы пришли к ней в квартиру, я нашел стихи и прочитал ей вслух.

– Вот почему я опоздал, – сказал я.

– Был занят, поддерживая их веру.

– Нет, я отклонился от обычного маршрута и заглянул в парк Клинтона, где последние строки вырезаны на пьедестале памятника: мемориала жертвам Первой мировой войны. Вот только они их переврали.

– То есть как?

Я достал блокнот.

– Вот что значится на монументе:

И если осмелится сын их сынов ту веру предать, то не спать вечным сном, покоя не знать тем, кто гибель обрел, в войне беспощадно жестокой средь Фландрии милой такой, средь Фландрии очень далекой.

– Но разве это не то же самое, что ты прочел мне минуту назад?

– Не совсем. Кто-то подменил «их» на «ту», «нашел» на «обрел» и «нам» на «тем». Они использовали едва ли тридцать слов из стихотворения, но ухитрились сделать три ошибки. И не указали имени автора.

– А что, если он сам настоял на этом? Знаешь, как иногда сценаристы просят убрать свою фамилию из титров, если фильм им не нравится.

– Не думаю, что он мог о чем-то просить. По-моему, он и сам остался лежать среди тех маковых полей.

– Он погиб, но слово его живет. Ах, вот о чем я все время забываю спросить тебя! О том, что ты сказал несколько дней назад про Лайзу Хольцман.

– А что я про нее сказал?

– Что-то про нежный цветок на родине, я точно не помню.

– «Цветок чистейшей нежности на родине ждет меня».

– Вот оно! И я от этого просто с ума сходила. Мне знакома эта строчка, но не пойму, откуда знаю ее.

– Это же Киплинг, – сказал я. – Стихотворение «Дорога на Мандалай».

– Ну, конечно! И поэтому я знаю эти стихи. Ты поешь их как песню под душем.