Дьявол

Нейман Альфред

– Анна, – шепнул он ей на ухо, – если его возьмут, если у меня отнимут твое тело, то, вероятно, сделают меня жестокосердным, как Дьявол, и тогда, Анна, тогда и ты станешь жестокосердной, как я… как мой дух. И тогда, Анна, он должен быть между нами, как между двумя клещами…

Она слегка вскрикнула – так сжал он ей руки, когда же он отвернулся, чтобы открыть дверь, она обхватила его шею и страстно поцеловала в губы.

В открытую галерею, по которой они проходили, внезапно ворвался ветер. Они остановились, чтобы освежить лица. Молнии бороздили зигзагами синеву ночи. Гром рокотал

все ближе.

– Будет непогода, – сказал Оливер.

Анна несколько замедлила шаг, когда Оливер хотел двинуться дальше.

– Почему это твоя вина, Оливер? Почему ты так говорил?

– Потому что я говорил ему о том, как ты одинока, и потому что он – по доброте, Анна, жалеючи нас, – никогда не упоминал о твоем существовании и даже не хотел, чтобы о нем упоминали.

– Тогда, Оливер, это моя вина.

Оливер погладил ее руки.

– Вопрос о вине так же бесполезен, как и вопрос о раскаянии, – улыбнулся он. – Ты не должна себя к чему-то принуждать. И к чему, Анна? К жертве?

И, повертываясь, чтобы идти дальше, он добавил изменившимся голосом:

– У тебя не должно быть таких мыслей, Анна. Что за мысли у тебя? Разве это жертва – сесть за королевский стол? Итак, идем!

Но она снова задержала его и притянула к каменным перилам галереи, как будто могла изменить направление его пути.

– Я тебя не понимаю, Оливер, – прошептала она, и в ее словах был глубокий страх, – и это самое ужасное. Ты не должен меня смущать и лишать твердости! Я хочу ясности. Я привыкла или защищаться, или нападать. Ведь я твоя ученица, Оливер, и я не должна казаться неуверенной.

Неккер облегченно засмеялся:

– Ты права, Анна, моя ученица. Но я еще не могу дать тебе никаких указаний. Я хочу, чтобы ты знала об опасности, но чтобы ты не давала этого заметить. Понимаешь ли ты меня? Сегодня вечером всей своей внутренней силой должна ты быть в единении со мною. Тогда мы оба будем знать, когда нам должно нападать и когда защищаться.

Они пошли дальше. Гроза без дождя шумела над замком. Анна прижалась ближе к мужу.

– Но вот что, Оливер, – сказала она, идя рядом с ним, – ведь он меня еще никогда не видел, так почему же ты так боишься?

– У него мои глаза, Анна, – прошептал мейстер.

В высокой, обшитой деревянной панелью столовой пламя восковых факелов пылало беспокойно от вихря, сотрясавшего окна. Три человека – кардинал, профос и казначей – сидели рядом на массивных табуретах у огромного дубового стола, уставленного серебряной посудой; как бы подавленные буйством природы и мрачным величием помещения, они беседовали вполголоса. Троноподобное, обтянутое красной парчой кресло короля на верхнем конце стола было еще не занято.

Когда появился Оливер с Анной, все трое переглянулись с удивлением. Жан де Бон, узнав жену мейстера, учтиво поднялся и с приветствием пошел ей навстречу. Встал и сеньор Тристан и, услыхав ее имя, с тонкой улыбкой наклонился к ее руке. Только кардинал продолжал сидеть, как того требовал его сан, и едва заметно наклонил голову, когда Жан де Бон в лестных выражениях представил ему даму. Но его глаза под серыми кустовидными бровями осмотрели ее наглым взглядом вивера. Кардинал был

высокий, хорошо сложенный человек в возрасте короля, с мясистым лицом, румяным от избытка здоровья и жизнерадостности; под красной шапочкой оно казалось исполненным достоинства, умным и чувственным, с почти женским ртом, с полными губами над выпяченным двойным подбородком; короткий тупой нос, выпуклый лоб и твердый разрез глаз выражали поразительную энергию и безжалостность.

Присутствие красивой Анны подействовало на собеседников ободряюще. Мужчины заговорили более свободно; вокруг стола поднялось оживление, забыты были угнетающие размеры зала; даже гроза казалась теперь каким-то посторонневнешним и почти веселым шумом. Оливеру пришлось тем временем покинуть зал: при интимных банкетах, во время которых Людовик не любил присутствия слуг, он наблюдал за кушаньем и напитками и принимал от лакеев немногие горячие блюда перед дверью залы. Он ходил взад и вперед, наполняя пузатые серебряные кружки разными винами, вносил тяжелые блюда со всевозможными паштетами, холодной дичью, пирожным и фруктами и расставлял их в красивом порядке. А в это время Анна с одушевлением и сияющими глазами ловила любезности Бона, скупые напыщенные двусмысленности Тристана, раздевающий взгляд кардинала и его чувственную улыбку, парируя их как опытный фехтовальщик. Иногда взглядывала она через их головы на занятого и как бы ничего не замечающего Оливера и все время, встречаясь своим взглядом то с его глазами, то с профилем, то даже со спиной, получала от него тайные ответы.

Стол был накрыт, и Оливер молча сел около Анны. Балю искоса взглянул на него, вздернул бровями и прошептал несколько слов сидящему рядом с ним Тристану. Профос иронически скривил рот. Кардинал перегнулся через стол и сказал улыбаясь:

– Судя по вашему виду, мейстер, у вас плохой аппетит. Видно, буря разразилась у вас в желудке.

Все засмеялись. Оливер мельком на него взглянул.

– Боже избави меня от подобной бури в вашем высоком присутствии, ваше преосвященство, – сказал он.

Присутствующие засмеялись еще громче. Высокие двойные двери на узкой стороне зала распахнулись с шумом, и раздался голос:

– Король!

Все поднялись. Людовик остановился у дверей, закрывшихся за ним. Окинув быстрым взглядом своих гостей и накрытый стол, он сказал приветливо:

– Добрый вечер, куманьки, я рад вас видеть в хорошем настроении.

Он приблизился к ним своими мелкими быстрыми шагами. Оливер поспешил ему навстречу, ведя за руку Анну.

– Государь, – проговорил он спокойным и громким голосом, – прошу вашей высокой милости и благосклонности для моей жены.

Анна преклонила колено; король небрежно протянул ей руку для поцелуя и сказал:

– Разделите с нами наше веселье, сударыня.

Он взглянул поверх нее на мейстера с несколько кривой улыбкой:

– Благодарим тебя, Оливер.

Потом подошел к столу, кивнул остальным мужчинам и сел. Все последовали его примеру. Пиршество началось. Оливер прислуживал королю. Несколько минут царило молчание, как будто бы собравшиеся старались проникнуть в затаенные мысли друг друга. Гроза разыгрывалась все сильнее.