Дьявольская Королева
Шрифт:
На трех стенах живописные шедевры были вставлены в мраморные люнеты, четвертая стена от пола до потолка была покрыта резными полками с сотнями книг и бесчисленными древними папирусами, пожелтевшими от времени. Потолок был расписан аллегорическими фигурами, богами и святыми. На небольшом куполе в центре четыре пухлых херувима поддерживали щит с папской тиарой и ключами.
Я выросла во дворце Медичи в окружении произведений великих мастеров: Мазаччо, Гоццоли, Боттичелли. Во Флоренции фрески на стенах часовни помещались над темными деревянными панелями, оттеняющими красоту живописи. В Риме не было никаких панелей, и все пространство поражало воображение. Над каждой
У меня закружилась голова, и я остановилась. Лукреция схватила меня за локоть. За великолепным столом из красного дерева сидел мой родственник, Папа Климент, урожденный Джулио де Медичи, чье имя позволило ему стать кардиналом, а потом и Папой, хотя просто священником он никогда не служил. В правой руке его было перо, в левой — какой-то документ. Он держал его в вытянутой руке и щурился, силясь прочитать.
Когда стали грабить Рим, Климент, подобно древним пророкам, отказывался брить бороду и стричься. Его борода спускалась на грудь, а волнистые седеющие волосы падали ниже плеч. Красное шелковое облачение было не лучше того, что носили кардиналы, и только белая шелковая шапочка указывала на его статус. В глазах Папы были невероятная усталость и изнеможение, вызванное глубоким горем.
Дядя Филиппо откашлялся, и Климент поднял голову. Он встретился со мной взглядом, его печальный взор тотчас просветлел.
— Моя маленькая duchessina, ну наконец-то. — Он отложил перо и бумагу и раскрыл руки. — Иди ко мне, поцелуй своего старого дядю. Сколько лет мы ждали этой минуты!
Выдрессированная донной Лукрецией, я шагнула вперед и потянулась к его руке. Он понял мое намерение, выставил руку, и я приложилась губами к рубиновому кольцу святого Петра. [13] Однако, когда я присела, собираясь поцеловать ему ноги, он нагнулся и поднял меня.
13
Со времен Средневековья сохраняется традиция, по которой каждый посетитель Папы должен приложиться губами к кольцу в знак послушания его воле.
— Мы решили повидаться с тобой здесь, а не на публике, чтобы покончить с формальностями, — сообщил Климент. — Нам выпали страшные испытания. Сейчас я для тебя не Папа, а ты не герцогиня. Я твой дядя, ты — моя племянница, и мы воссоединились после печальных событий. Поцелуй меня в щеку, милая девочка.
Я его поцеловала; он взял меня за руку, на глазах у него выступили слезы.
— Господь наконец-то сжалился над нами, — вздохнул он. — Просто не представляешь, сколько бессонных ночей я провел, зная, что ты в руках повстанцев. Мы никогда тебя не забывали, ни на один день. Молились за тебя. Мы еще увидим тебя правительницей Флоренции. Теперь ты можешь называть меня «дядя» и всегда помни, что мы родня.
Климент посмотрел на меня, ожидая ответа, и я, переполненная впечатлениями, пролепетала:
— Благодарю вас, дядя.
Он улыбнулся, сжал мою ладонь и отпустил ее.
— Вижу, ты надела наши дары. Тебе они к лицу.
Он не сказал, что я прекрасна. Это было бы неправдой. Я была достаточно взрослой и, глядя в зеркало, могла понять, что некрасива.
— Донна Лукреция, — продолжал Климент, — вы позаботились о ее учителях, как я вас просил?
— Да, ваше святейшество.
— Хорошо. — Он подмигнул мне. — Моя племянница должна добиться успехов в латинском и греческом языках, чтобы не осрамиться при кардиналах.
— Я очень хорошо знаю
— В самом деле? — Климент скептически нахмурился. — Тогда переведи: Assiduus usus uni rei deditus et…
Я закончила фразу за него:
— …et ingenium et artem saepe vincit. Это Цицерон. «Терпеливое и настойчивое изучение одного предмета развивает ум и талант».
— Замечательно, — удовлетворенно заметил Папа.
— Если позволите, ваше святейшество, — робко промолвила я, — мне бы хотелось продолжить занятия греческим языком. И математикой.
— Математикой? — Он изумленно вскинул брови. — Разве ты еще не знаешь арифметики, девочка?
— Знаю, — ответила я, — но мечтаю заняться геометрией, тригонометрией и алгеброй. Надеюсь, что у меня будет учитель, безупречно владеющий этими дисциплинами.
— Прошу прощения, — вмешалась донна Лукреция. — Монахини обмолвились, что ей нравится вычислять курс планет. Но это вряд ли подходящее занятие для девушки.
Климент даже не повернулся в ее сторону. Он уставился на меня чуть прищуренными глазами.
— У тебя математический ум Медичи, — заявил он. — Из тебя вышел бы отличный банкир.
Двоюродные дед и бабушка вежливо рассмеялись. Климент по-прежнему смотрел на меня.
— Донна Лукреция, предоставьте ей все, что она захочет, — велел он. — Девочка очень умна, но послушна. А вы, господин Якопо, больше с ней разговаривайте. У вас она многое может почерпнуть в искусстве дипломатии. Это ей понадобится, когда она станет правительницей.
Климент поднялся и, не обращая внимания на протесты своих помощников, напоминавших, что у них много дел, взял меня за руку и провел по залам Рафаэля. Он останавливался перед фресками и давал пояснения, что возбудило мою любознательность. В станце «Пожар в Борго» [14] он показал много изображений моего двоюродного деда Льва X.
14
Четвертая станца посвящена пожару в Борго (район, примыкавший к папскому дворцу), происшедшему в 847 году. По легенде, Папа Лев IV чудесным образом остановил его, осенив знаком креста спасающуюся от пожара толпу.
Климент грустно рассуждал об одиночестве своего положения, о желании иметь жену и детей. Ему не суждено подарить миру ребенка, а потому он хотел бы, чтобы я стала ему дочерью, а у меня бы появился отец, которого я не знала. Его голос дрогнул, когда он сообщил, что с ним я пробуду недолго; очень скоро мой родной город будет готов принять меня и моего мужа в качестве законных правителей. Он, Климент, может только верить, что я стану поминать его добром и позволю когда-нибудь с гордостью взглянуть на моих детей.
Его речь была такой дружелюбной, что я растрогалась, встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. Я, послушная девочка, всему этому поверила.
ГЛАВА 13
В тот вечер во дворец пригласили гостей — отпраздновать мой приезд. Донна Лукреция позвала по меньшей мере по одному представителю от каждого влиятельного семейства города — Орсини, Фарнезе, делла Ровере и Риарио.
Я улыбалась всякий раз, когда меня представляли римским светилам, коих были десятки. Дядя Филиппо отлично всех знал и чувствовал себя в римском обществе, как рыба в воде. Сандро был уже не такой зажатый, как накануне, он улыбался и даже шутил.