Дьявольское семя
Шрифт:
— А разве не надо позвонить в полицию и…
— Для этого уже нет времени. Он в доме. С Куртни.
Алекс вдруг почувствовал, что в животе у него что-то перевернулось, и его сразу же затошнило. В горле запершило, желчь подступила ко рту, но Алекс загнал ее внутрь, обратно, подавив рвотный порыв.
— Минутой раньше, минутой позже…
— Одна минута может все изменить.
И Дойл побежал через темную лужайку к парадной двери, которая была слегка приоткрыта.
Как же это возможно? Кто был этот человек, который следовал за ними, куда бы
Боже, а что он сделал с Куртни? Если только он как-то навредил ей… Алекса охватило смешанное чувство ярости и ужаса. Было страшно осознавать, что, даже если у тебя самого достает храбрости противостоять насилию и жестокости, ты не всегда можешь защитить тех, кого любишь. Особенно когда не имеешь ни малейшего представления о том, откуда ждать опасности и какой именно.
Алекс добежал до парадной двери, толкнул ее и очутился внутри дома. Только тут он сообразил, что, может быть, попался прямо в ловушку, и с неожиданной ясностью вспомнил хитрость, ловкость и жестокость этого безумца, когда тот размахивал топором. Дойл вжался в стену, пытаясь укрыться за этажеркой, на которой стоял телефонный аппарат, и быстрым взглядом окинул переднюю.
Комната была пуста.
Все лампы горели, но ни сумасшедшего, ни Куртни видно не было.
В доме было очень тихо.
Слишком тихо.
Прижимаясь спиной к стене, Алекс проскользнул из гостиной в столовую. Ковер с толстым ворсом делал его шаги бесшумными.
Столовая также была пуста.
В кухне на разделочный стол были выставлены три тарелки, ножи, вилки, ложки и другая утварь. Куртни собиралась приготовить им поздний ужин.
Сердце его больно билось о грудную клетку, а дыхание стало таким тяжелым и резким, что Дойл был уверен: хрипы его наверняка слышны по всему дому.
«Куртни… Куртни… Куртни…» — вертелось у него в голове.
Небольшой кабинет в углублении и задняя застекленная терраса — там тоже не было ни души. Все было убрано, везде был порядок или, точнее, тот «порядок», который обычно имеет место в доме Куртни. И это хороший знак. Не так ли? Никаких следов борьбы, мебель цела, кровавых пятен не видно….
— Куртни!
Поначалу Алекс старался как можно меньше шуметь и решил помалкивать, но теперь ему вдруг показалось жизненно важным позвать ее, произнести ее имя — будто сказанное слово имело некую магическую силу и могло защитить Куртни от этого безумца.
— Куртни!
Молчание.
— Куртни, где ты?
Интуиция подсказывала Алексу, что ему следовало бы успокоиться и помолчать минуту-другую, чтобы еще раз обдумать положение, еще раз поразмыслить над тем, что он может предпринять, и только потом начинать действовать. Ведь он не сможет помочь ни Куртни, ни Колину, если позволит себя убить.
Но как бы там ни было, полнейшее молчание,
— Куртни!
Пригнувшись и слегка наклонившись вперед, Алекс побежал вверх по лестнице, прыгая через две ступеньки; он был похож на солдата-десантника, высаживающегося на вражеский плацдарм. Добежав до самого верха, он схватился за перила, удерживая равновесие и переводя дух. На втором этаже все двери, выходящие в холл, были закрыты, каждая — как крышка шкатулки с сюрпризом.
Самая близкая к лестнице дверь вела в спальню для гостей. Алекс сделал три шага по направлению к ней и потом резко распахнул ее.
В первые мгновения он не мог понять, что перед ним. Ящики, коробки, бумага и другой хлам были свалены в кучу посередине комнаты, гора мусора на новом, красивом ковре. Алекс шагнул вперед, непонятно почему взволнованный неуместностью того, что видели его глаза. И тут же за его спиной раздался низкий, густой голос, шедший из дверного проема:
— Ты отнял ее у меня.
Алекс резко рванулся влево, но это было уже бесполезно. Несмотря на его маневр, пуля достала его. Он рухнул как подкошенный.
Высокий широкоплечий мужчина, улыбаясь, стоял в дверях. В руке он держал пистолет — точно такой же, какой Дойл купил в Карсон-Сити и, совершенно забыв о нем, оставил в машине. Именно тогда, когда он нуждался в оружии больше всего.
Дойл подумал: это лишь доказывает, что за одну ночь нельзя перемениться. Никто этого не может. Ни ты, ни он. Ты можешь быть в тысячу раз храбрее его, но не можешь заставить его думать, а не разговаривать языком оружия. Как нелепы были мысли, пришедшие Алексу на ум в такой момент! Поэтому он перестал размышлять и погрузился в обволакивающую его багровую тьму.
Когда Леланд в очередной раз пришел в себя и отвлекся от воспоминаний об отцовской ферме, он обнаружил, что сидит на краю кровати Куртни и гладит ее лицо. Куртни напряглась, пытаясь освободиться от веревок, ее мускулы словно застыли, превратились в негнущийся твердый сплав. Она попыталась что-то сказать, порвать клейкую ленту, но вместо этого разрыдалась.
— Все хорошо, — произнес Леланд, — с ним я покончил.
Куртни металась из стороны в сторону, безуспешно стараясь сбросить его руки. Леланд взглянул на пистолет, который все еще держал в руке, и вспомнил, что выстрелил в Дойла только раз. Может быть, этот сукин сын еще жив. Он должен вернуться и проверить это.
Но ему не хотелось оставлять Куртни. Ему хотелось снова и снова трогать ее, может быть, даже переспать с ней прямо сейчас. Почувствовать ее мягкую теплую кожу, скользящую под его огрубевшими ладонями, наслаждаться ею, наслаждаться тем, что он рядом с ней. Они вновь вместе, вдвоем…
Леланд обеими руками прижал Куртни к дивану — так чтобы она лежала прямо и неподвижно. Затем он поцеловал ее и запустил пальцы в ее золотистые волосы. В тот момент он совсем забыл об Алексе Дойле. А о Колине не думал вообще.