Дыхание грозы
Шрифт:
Тот тоже век требовал, чтоб все как он хочет. Я, бывало, не перечу, а потом все по-своему сделаю… А что про церковь она и чтоб священник был, то сто, конечно, надо.
И из колхоза выпишись: кто там знает, что еще с етим колхозом будет. Поживем — увидим. Хорошо будет — так и вернуться никогда не поздно. Может, еще и вернетесь. Может, еще и правда все там будем… И деда не зли, приказала мать. — Не трогай попусту! И — не бойся очень, что грозится! Привыкнет, примирится, остынет!.. — Откровенно грустно покачала головой. Крутой, ох крутой! Натерпелась я сколько! — Тут же успокоила Хоню: — Но ты не бойся!
Снова посочувствовала: нет покойницы, лежит в сырой земле, — стала собираться домой.
Вечером Хоня выбрался к Миканору. Идя улицей, по обе стороны которой желтели огни в окнах, приглядываясь к плохо видимой уже стежке вдоль забора, гадал, как Миканор воспримет новость. Оттого, что знал Миканора, не ожидал ничего хорошего; предвидел, что разговор будет и неприятным и нелегким, но обнадеживал себя: "Растолкую все как следует. Пусть знает все. Может, и поймет. Должен понять…"
Миканора в хате не было. Нашел его возле гумна Хведора Хромого; кончив молотить, мужчины, накинув свитки на плечи, разговаривали. Миканор сказал, что надо обсудить на правлении, где строить колхозный двор; пора кончать с непорядками: колхозное имущество разбросано по всему селу. Андрей Рудой соглашался: пора, колхоз потому и зовется колхозом, что все в одном массиве; Хведор возражал: надо прежде с тем, что не ждет, управиться…
Хоня молчал. Ему казалось, после того, что решил, он и права никакого не имеет вмешиваться в колхозное. Молча шел он рядом с Миканором. Уже когда шагали Миканоровым огородом ко двору, рассудил: лучше сказать здесь и без свидетелей. В хате — мать, отец Миканора, не поговоришь один на один…
— Постой, — попросил Хоня. — Поговорить хочу. — Миканор остановился, но Хоня с минуту не мог начать. Отчаянно, нарочито бесшабашно объявил: — Вот, женюсь!
— На Хадоське? — насторожился Миканор.
— На Хадоське. Месяц повременю, а потом… Не станет в Куренях еще одного холостяка!..
— Что ж, от этого зла мало кто убережется! — Миканор будто бы тоже шутил, но сдержанно, озабоченно. — Дело житейское. Да и командир нужен в хате! Не секрет…
— Нужен!
— А как она? — снова почувствовал Хоня пристальное внимание.
— Да что она! Согласна! — Вдруг бросился в омут: — Да вот только требует — чтоб в церкви. И с попом.
— Я подумал, что потребует чего-нибудь, — будто похвастал своей догадливостью Миканор. Помолчал, посоветовал: — Если уж так обязательно, что Хадося, дак ты потребуй, чтоб все по-твоему было!
— Я пробовал…
— Только так. А нет — дак скажи: вот тебе хомут и дуга.
Только так. Если уж так присох к ней.
— Пробовал. Дак ничего не вышло у меня… — Хоня пожаловался, откровенно, виновато: — Кажется, брат, такой мягкой. Чуть горе у кого — в слезы. А как сама скажет — дак чтоб все точно, как она хочет. Чтоб все по ее. И слушать ничего другого не хочет! Все чтоб, как она требует. А нет дак сразу поворачивает оглобли!.. Вот, брат, счастье на мою голову!..
— Дак ты что ж, решил, как она хочет? — не мог поверить Миканор.
— г А что ж поделаешь!
— Да ты что! — Ты отдаешь отчет, что ето будет! Комсомолец — в церкви, с попом! Ето ж — деготь на весь сельсовет, на всех комсомольцев. Ты подумал, какой вывод сделает
— Думать я думал, да что поделаешь!.. — В отчаянии, решительно: пусть все сразу! — признался: — Тут еще вот задача! Из колхоза надо будет выйти!
Миканор — в темноте было слышно — засопел тяжело, гневно. Гнев не давал ему говорить.
— Еще чего она захочет! — сказал язвительно он. Решительно, будто приказывая, заявил: — Ето, брат, не секрет, сразу же надо обрубить! Сразу все цепи! А то обкрутит, свяжет по рукам и ногам, что и пошевельнуться не сможешь! Задушит в кулацком своем гнезде! Сразу же обрубай, по-комсомольски, по-большевистски! Раз — и всему конец! Ето — один выход!
— Дак не могу…
— Как ето не можешь? Надо, чтоб мог! Ето кажется тебе, что не можешь! Наберись духу и — одним махом рубани!
И все кончено будет сразу!.. Прими к сведению: кулачка она форменная!..
Хоня запротестовал:
— Ты ето не возводи на человека напраслину! Она такая же кулачка, как я!
— Кулачка по всей форме. В отца пошла. Игнат — тот кулак на все сто процентов. Неважно, что по хозяйству в середняках числится. Что небогатый. По нутру — кулак. Разговоры о колхозах такие разводит, что и богатей не всякий скажет. И она — кулачка по нутру. Вся в отца!
— Напрасно ты ето на нее, Миканор! Вот он, отец ее, аж кипит, чтоб не шла за меня! А она: пойду, говорит! Против него идет! Вот как! А ты возводишь на нее.
— Ето так только, напоказ!.. Обрубай, советую тебе, пока не поздно! Обрубай цепи! Не допускай, чтоб обкрутила! — Миканор вдруг сменил тон, заговорил мягко, даже будто усмешливо: — Етого цвету хватит: не бойся! Найдем другую, не хуже! И с нашим духом! В сельсовете распишем, с музыкой! По всей комсомольской форме!
— Не могу, брат! Думал я уже про все: и порвать все собирался — дак не могу! Люблю, брат, так ее, что жить, кажется, не рад один!.. Не мило мне все, если без нее… Она хитрая, видать, чувствует свою силу — и все требует по-своему!..
— Я тебя, Харитон, — заговорил Миканор уже иначе, без признака какой-либо товарищеской снисходительности, — предупреждаю как товарищ и как партиец.
В его голосе Хоне послышалась скрытая, нешуточная угроза. Но Хоню уже ничто не могло остановить.
— Не могу я! — сказал он откровенно и решительно. — Люблю, говорю! Хоня подумал, что Миканор понять ничего не сможет, но не смирился. Пусть хоть что — он выскажется до конца, все выложит! — Люблю!.. А что она кулачка, то ты не возводи напраслины! Я ето не хуже знаю, кто она! Девка она хорошая! И с лица, и нутром, я ето знаю! Нутром, может, еще лучше!.". Только одно плохо, что темная! Ето правда, темная! Но ето беда не окончательная. Просветить можно!
Я, посмотришь, просвещу ее! Не всё разом! Думаешь, почему я еще поддаюсь теперь? Я вперед смотрю! Я, дай время, и безбожницей ее еще сделаю! И в колхоз приведу! Дай время!
— Я тебя предупредил, Харитон! — только и сказал Миканор. Он первый двинулся, давая понять, что говорить больше не о чем. Хоня пошел следом, неуверенно ступая в потемках по незнакомой борозде. С сожалением подумал, что Миканор какой-то черствый стал: "Совсем не то, что когда-то…"
Когда перелезли через забор, во дворе, Миканор остановился снова.