Дыхание осени 2
Шрифт:
— Предпочитаешь другой день, другую обстановку?
О чем он? Я второй раз не смогу… Хотя, что мне терять? Не верю, нет, не верю, но плевать. Представим, что в бокале яд и я умру. И что? Смерть — не страшней, чем жизнь. Когда я корчилась, когда смотрела на лицо потерянного ребенка, когда придумывала ему имя — это жутко. А пустота — приятное лекарство боли.
Поспешно делаю глоток и жду. Минута, две… Спазм отпускает горло, раскручиваются из спирали внутренности, а я дышу свободно. Яр смотрит напряженно, а я расслабленно откидываюсь вновь на спинку кресла. Кручусь на нем по сторонам: огромный кабинет, но как и особняк,
Яр ждет вопросов — не разочаровывать же мальчика по новой. Жива и отгребла вот только что нехило капитала, поговорим. Не по душам — нет, а по нервам. Походим по канату над голодной бездной.
Женился он на тихой девственнице, что ждала домой и верила, и так любила, что аж стыдно, а сделал из нее бесчувственно нечто. О чем он думает, я буду спрашивать его? О детстве? Пусть маман его расскажет это будущей невестке. Меня интересует суть, не светлая, не показная — на изнанку.
— Мой первый и единственный вопрос, — включаю диктофон. — Скольких ты отымел, пока я умирала в больнице?
Глава N 5
Яр пьет шампанское, разглядывая меня через бокал.
— Мне нравится вопрос.
— И где ответ?
Я слышу, как игристые пузырьки щекочут его губы, а мне — нервы. Еще один глоток, взгляд немигающий, склоняет набок голову и ждет. Или придумывает? Или…
— Подсчитываешь?
— Мне это не нужно, — качает головой, и луч прорезавшегося среди черных тучек солнца запутывается в его волосах. Поспевшая пшеница… Я так любила теряться в ней и пальцами, и взглядом, мне нравилась и мягкость и послушность, и запах свежий с нотками сандала, и нравилось, как заводился Яр, захватывая губы поцелуем. Или устало на колени мне склонялся, а я рукой поглаживала по волосам и думала умиротворенно: так бы вечность, вместе… Но вечность встретила одна, а он ушел к другим. Брюнетка, что улыбкой ведала о скорой свадьбе… Одна она в его постели или по количеству квартир есть и блондинки, и шатенки, рыжие?
— Всех помнишь? — я не унимаюсь.
— Да. — Тяжелый взгляд, и почти сразу: — Нет.
— Так помнишь или нет?
Беру бокал, вновь делаю глоток.
— Я знаю, что ты не простишь, — вдруг говорит мне Яр.
И моя улыбка замерзает, я стыну изнутри, так холодно, что нехотя сжимаюсь в огромный снежный вал. Но через силу задираю подбородок, смотря в греховные глаза, когда-то зацелованные мною.
— Я знаю, что ты мне не изменяла…
Пока он прав, пока я не смогла, но так противно от всего, что говорит. Он думает, что откупился от предательства? Так я легко его разочарую.
— Я знаю, что ребенок был моим…
Удар под дых, но я захлебываюсь в смехе.
Нет, журналистика не для меня. Попробовала раз и хватит. Сидеть вот так, напротив льва, а он вне клетки, он в своей стихии, тогда как у меня дышать выходит через раз? Увольте. Денег мне достаточно, а прогнать скуку может хобби, найду еще какие-нибудь увлечения, займу себя, захочется адреналина — прыгну с парашютом.
Нет, не могу…
Не выдержу…
Так тяжело… с ним… рядом…
Язык как в кресле стоматолога, стал непослушен, в голове гудит, перед глазами пляшут матовые точки, вспотевшие ладони на бокале оставляют влажный след. И Яр все видит: видит, как мне плохо,
Прокручивала, зная, что такого быть не может. Во мне перекипело, только страх остался, липкий, вязкий, на животном уровне. Яр не из тех, кого легко представить на коленях, при этом сотрясающим вселенную раскаяньем. К чему слова, когда есть взгляды, шорох пузырьков в бокале и тишина, кричащая меж нами? И разве я прощу, если попросит? Прощение за унижение сильного? Нет, не прощу. Не в силах. Я слабее. Он пьет шампанское, а я хочу глотнуть пьянящей мести. Спасибо, что спонсировал, мой бывший. Держу пари, что ты не пожалеешь.
— Злата…
Он знает, что не изменяла. Я знаю, что он был под действием наркотиков. Вот только знания несут с собой не свет, а поглощающую тьму, и из последних сил держусь, чтобы не упасть здесь в обморок. Бокал я все же отпускаю, ищу в огромной сумочке свой телефон.
— Ты где? — шепчу чуть слышно.
Через секунду позади распахивается дверь. Я выключаю диктофон, достаточно для интервью, а исповеди не по моей части: он прав, я не прощаю, не могу. Егор мне помогает встать, но у двери я оборачиваюсь и смотрю в глаза своему кошмару.
— У нас был сын, — хриплю. — Святослав.
Яр что-то говорит мне вслед, но я в тумане бреду по коридору, еду в лифте, сажусь в салон авто. Макар не задает вопросов, Егор в руках сжимает все бумаги. Я выдыхаю облегченно. Все, в разводе, но нет полета от свободы, лишь тоска.
Я справлюсь, нужно только отлежаться. День — мало, лучше два. Я что-то ем, бываю в душе, я что-то пью, но даже чай не возвращает меня к миру. В квартире появляются чужие люди, уходят так же тихо, как приходят, и вдруг я взглядом натыкаюсь на ребенка, сидящего напротив, гладящего мою руку, как больному, и уговаривающему есть, ведь я нужна ему, ему так плохо без меня.
— О, Боже… — словно просыпаюсь. — Егор, прости.
И обнимаю мальчика, доверчиво прильнувшего.
— Я больше так не буду, — обещаю.
И стряхиваю с сердца лед, которым обернулась. Пусть обожгусь, пусть снова буду чувствовать, пусть перестану притворяться безразличной и жалеть себя.
— Слушай, — выдвигаю предложение, — не навестить ли нам бабулю?
— Бабулю? — вспыхивают темные глаза.
— Ага.
Егорка носится по комнатам с ноутбуком, высматривает рейсы самолетов, а я, смеясь сквозь слезы (вот же ж глупые!), разочаровываю, что в том городе, куда мы едем, нет аэропортов.
— Как так? — не верит.
— Так вот повезло.
Рассматривает в гугле карту, хмурится, вздыхает, переносит поиски на поезда. Пока он возится, звонит мобильный. Макар, и жуть пропущенных звонков! Он спрашивает, как дела, какие планы, говорит, что на мои счета уже переведены все деньги.
— Отлично, — не скрываю радости. Все, хватит притворяться! И вдруг мелькает мысль: не взять ли нам в попутчики Макара? А что, вот будет чем соседям языки чесать, родители порадуются, что не одна. Бабуля знает все, но попрошу молчать. Егор, как лучший друг, потерпит ради дела.