Дыхание земли
Шрифт:
Шуаны стали здесь хозяевами, и уже не только ночью, но и днем. План их действий был прост. Они намеревались вызвать голод в городах и селах, где еще скрывались республиканцы. Чтобы помешать землевладельцам возить на рынок товары, они ломали дышла и оси у телег, снимали колеса, портили дороги, угрожали фермерам местью. Если крестьянин – что случалось весьма редко – был привержен новой власти, его убивали. Большинство здешних жителей выступало заодно с инсургентами, снабжало их провиантом и гужевым транспортом.
Тысячи аристократов, ранее пребывавших в эмиграции, высадились теперь в Бретани, и руководство роялистским
Республика по-своему пыталась нейтрализовать эти действия. Командование Западной армией было поручено знаменитому республиканскому генералу Гошу – поручено еще и потому, что он сам сидел в тюрьме при Робеспьере и якобы не должен был вызывать предубеждения у повстанцев. Гош повел политику умиротворения. Войска, введенные им в Вандею, никаких враждебных действий не предпринимали. Генерал обещал рядовым мятежникам самую полную амнистию, а казнями угрожал лишь их предводителям.
Эмиссары Конвента подражали ему: не брали поборов с населения, чтобы содержать армию, освобождали вандейцев, интернированных в Ниор и Фонтенэ-ле-Конт, амнистировали некоторых рекрутов и даже обещали по двадцать ливров каждому, кто сдаст свое ружье. Ни о каких расправах, трибуналах и гильотинах уже и речи не было.
И все-таки подобная политика была и запоздалой, и напрасной. Практика скоро доказала это. Ожесточенное население не поддавалось на уговоры, а рядовые повстанцы не выдавали своих начальников ради прощения. Помилование делало инсургентов еще предприимчивее. А амнистии убеждали лишь в слабости Республики.
Чуть позже эмиссары Конвента оставили тщетные попытки оторвать шуанов от их предводителей и провозглашали полное и всеобщее прощение. Шуанские и вандейские военачальники вступили в переговоры с синими. Это, впрочем, вовсе не означало, что они пошли на попятный и решили распрощаться с тяготами военной жизни. Они видели, что англичане могут высадиться только после больших приливов в начале апреля, поэтому хотели усыпить бдительность синих, не допустить крупных военных действий до решающего момента и, выражая республиканцам свою покорность, в то же время писали в Лондон о необходимости денег, оружия. «Мы никогда не сдадимся», – вот что чувствовал каждый белый, участвовавший в переговорах. Синих удавалось водить за нос с легкостью, которая не делала чести их проницательности.
Мирные переговоры шли, а каждый шуан напевал:
Созвал ополченье Бретани
Наш герцог, ее властелин,
От Нанта до самой Мортани
Собрал он на подвиги брани
Всех воинов гор и долин…
И в такое время мельник Бельвинь решился купить с торгов земли принца де ла Тремуйля и пользоваться ими! Ей-Богу, предстояло всерьез задуматься, уж не безумен ли он.
Шаткость его положения я чувствовала. И самым важным, что нужно было сделать, разумеется, после встречи с крестьянами деревни Сент-Уан, я считала разговор с самим Бельвинем и знакомство с предводителем гравельских шуанов ле Муаном.
4
Крестьян
Холодная дрожь пробежала у меня по спине. Я ощутила вдруг всю огромную разницу между мной и людьми, стоявшими в пяти шагах от меня, почтительно сжимающими в руках шляпы. Я не знала и не понимала их. Что они могут чувствовать ко мне, кроме враждебности? На миг, признаться, мне стало немного страшно. Но потом я вспомнила, что меня окружает: разрушенный замок, сожженный парк, жалкая живность, полуслепая Стрела – сплошное разорение… Они, эти люди, забрали у меня землю, вырвали кусок хлеба изо рта моего ребенка, и, подумав об этом, я ощутила, как волна злости подкатывает к горлу. Я разозлилась; решив, что не буду говорить с этими людьми долго, ступила шаг вперед, и лицо мое имело самое что ни на есть холодное и высокомерное выражение.
– Надеюсь, вы знаете, кто я, – сказала я резко и громко по-французски, не желая, говоря по-бретонски, хоть немного приблизиться к крестьянам. – Мой отец, мой дед и все мои предки шестьсот лет были здесь сеньорами, этот край принадлежал им за те услуги, которые они оказывали королю. Леса, луга, поля, пашни и угодья – все здесь принадлежит нашему роду, вплоть до хвороста в Гравеле и рыбы в реках. И что же увидел мой сын, когда вернулся вчера домой? Он – принц, а вы посмели посягнуть на то, что ему принадлежит!
Я сжала руку Жанно. Он стоял рядом со мной очень прямо и гордо. Я не учила его, как следует держаться перед крестьянами, это кровь была его учителем. Бретонцы стояли молча; было видно, что моя речь пока ничего для них не прояснила и они ждут, чего же я потребую.
Я заговорила снова, высоко вскинув голову:
– Мой сын многого мог бы потребовать от вас. Вы хозяйствуете на наших землях и ничего не платите; вы, крестьяне, ничего не платите своему сеньору! Но я готова на время стерпеть это. Я не собираюсь отбирать у вас землю, я готова забыть то зло, которое вы причинили не только мне, но и маленькому принцу. За это каждая ферма в Сент-Уане должна приносить нам то, что она имеет, – яйца, мед, воск, мясо, цыплят, приносить столько, сколько будет нужно моему сыну, и, видит Бог, это самое меньшее из того, что я могу потребовать от вас!
– Ну, слава Богу! – произнес один крестьянин.
Я обвела их всех холодным взглядом.
– Это мое последнее слово. Кто не пожелает сейчас воспользоваться нашей добротой, тот впоследствии горько пожалеет!
– А часто ли надо будет приносить? – отозвалась по-бретонски крестьянка.
Не глядя на нее, я произнесла разгневанно и громко:
– И передайте всем в деревне – тем, кто не пришел, и тем, кто станет говорить, будто не слышал моих слов, – что не за горами тот час, когда вернутся аристократы и всем станет ясно, кто остался верным бретонцем и честным католиком, а кто продался новой власти, наплевал на Бога, предал короля и обманул своего сеньора!