Дыхание земли
Шрифт:
Я на все теперь могла взглянуть немного иначе. Теперь и характер Александра, и его поступки получали какое-то объяснение и оправдание. Теперь я могла понять, почему он был так раздражен моим вмешательством, тем, что я заступилась за Рутковски. И я поняла, каким страшным было прошлое Александра.
Он намного старше меня, и даже не по возрасту. Он просто знает жизнь с изнанки, с ее преисподней. И мне вдруг показалось, что это роднит меня с ним… Я… я ведь тоже в некоторой степени испытала что-то подобное.
Но, Боже мой, почему же он так упрямо молчал? Почему ничего не желал объяснить? Что это за странная скрытность?
Хотя… Я вздохнула. Вероятно, Александр вел себя правильно. Его я и не очень-то стала бы слушать, да и не слишком-то поверила бы. И он ни словом не обмолвился о том, что с ним было. Похоже, мы абсолютно не подозревали, что каждый из нас думает и чувствует.
И все-таки, почему он на мне женился? Вот уж этого я при всем желании понять никак не могла.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ДЯДЯ И ПЛЕМЯННИК
1
В то время как жизнь в Белых Липах текла более-менее спокойно и размеренно, за пределами поместья по-прежнему бушевали громы и молнии.
После Киберонской катастрофы Бретань от севера до юга была наводнена синими отрядами под командованием знаменитого генерала Гоша. Крестьяне повсюду разоружались, большинство шуанских организаций было разгромлено. Отныне перед бретонскими роялистами стоял небогатый выбор: либо безоговорочная капитуляция, либо немедленный расстрел.
Почти все выбирали последнее. Сопротивление продолжалось.
Внешняя война тоже не прекращалась вот уже четвертый год. Республика одерживала победы; Базельские договоры с Пруссией и Испанией и Гаагский договор с Голландией принесли Франции испанскую часть Сан-Доминго, голландскую Фландрию и огромные контрибуции. Страна получила все, кроме мира: после аннексирования Бельгии надежда на договор с Австрией пропала, и война возобновилась.
Армия в это время напоминала скорее толпу разбойников – дезорганизованная, голодная, раздетая, разутая. Поставки продовольствия запаздывали; буржуа, дорвавшиеся до интендантства, на этом богатели. Солдаты терпели крайнюю нужду и промышляли мародерством и грабежами. Тем временем золото рекой лилось в карманы владельца новой компании по поставкам «Клавьер и Ру» – о ее махинациях говорили на всех перекрестках, ее ненавидели в армии.
Необыкновенно усилившееся дезертирство лишало армию трети бойцов. На бумаге на фронтах числился миллион человек, тогда как в действительности едва было четыреста пятьдесят тысяч. На Рейне Республика уже утратила численное превосходство. Кампания 1795 года началась поздно. Генералы Журдан и Пишегрю долго бездействовали, а когда все-таки выступили, то игнорировали друг друга. Под натиском австрийского генерала Клерфэ Журдану пришлось скоро отступить и вернуться за Рейн. Австрийцы вернули себе Палатинат. Но бои продолжались – солдаты, превратившиеся в обособленную часть народа, в кондотьеров, не мыслили для себя иного существования.
Республика не смогла продиктовать мир силой оружия. Надежда на прекращение войны снова откладывалась.
В Париже тем временем поднимали голову якобинцы и террористы, ободренные Киберонской катастрофой и резким креном правительства
В такой обстановке проходило обсуждение новой конституции – третьей за шесть лет революции.
Она предусматривала реформу власти. Конвент более не должен был собираться; его место занимали две палаты – Совет старейшин и Совет пятисот. Во главе этих палат стояла избираемая ими Директория из пяти человек; Директория, в свою очередь, назначала министров и руководила Республикой.
Люди, за три года привыкшие быть депутатами, неохотно расставались со своими полномочиями. Те самые воры, мошенники, казнокрады, убийцы и жулики, составлявшие Конвент, приняли напоследок ошеломляющий закон о двух третях. Согласно ему, две трети депутатов новых советов должны были быть избраны из состава старого Конвента, и лишь одна треть была предоставлена новым людям. Воры и мошенники, естественно, стремились продлить свое благоденствие и навязать себя Франции еще и на второй срок.
Презрение и отвращение к Конвенту было столь велико, что подобный закон вызвал поначалу шок. Депутаты разошлись под крики «Да здравствует Республика!», предоставив избирателям думать по поводу нового декрета что угодно.
Парижские избиратели и секции восстали.
Это было необычное восстание, без голов на пиках, убийств и крови, к которым все привыкли за годы революции. Это было лишь естественной реакцией на действительно возмутительный, циничный и бесстыдный поступок народных представителей, которые собирались сохранить за собой этот статус чуть ли не навсегда.
Генерал Мену, посланный против манифестации, колебался, не перейти ли на ее сторону. И тогда Баррас, бывший аристократ, кровавый террорист и главный кандидат в директоры, нашел для замены Мену генерала без армии, молодого, беспринципного, полуголодного и нищего, но обладающего поистине непомерным честолюбием. Этот генерал был талантлив и предприимчив. Не обременяя себя размышлениями о гуманности, он вывел против манифестантов артиллерию, открыл бешеную стрельбу прямо в центре Парижа и превратил паперть церкви святого Рока в сплошное кровавое месиво из обезображенных трупов и оторванных голов. Восстание было подавлено 13 вандемьера IV года Республики.
Тогда впервые громко прозвучало имя этого генерала – Бонапарте. В то время его произносили именно так, с намеком на его корсиканское происхождение.
После этой бойни натиск террористов стал просто-таки бешеным. Генералы Брюн и Гош ввели в Бретань, пожалуй, солдат столько, сколько было там населения. В Париже активизировался якобинец Бабеф и его единомышленники, проповедующие всеобщее равенство. Снова были извлечены на свет списки эмигрантов, и те аристократы, которые вернулись во Францию, ободренные прекращением кровавого робеспьеровского террора, вынуждены были либо снова уехать, либо погибнуть.