Дык, или Как московские Митьки достали питерских
Шрифт:
— Однако, молодец, — похвалил Антоныч. — Шибко до-фига крыс развелось, авось с голоду не умрет…
— Дык, — сказал Фтородентов, гордый за своего кота.
— Елы-палы, — завершил разговор Антоныч. — Однако, Сергунчик-то спит, родимый… Бутылочки бы в магазинушку отнесть, еще ба купить чо выпить…
— Дык, — Фтородентов почесал лохматую голову. — Это было бы в кайф.
Они растолкали ничего не понимающего сонного Серегу, вручили ему в руки васину спортивную сумку, набив ее предварительно бутылками.
— А-а-а… Они, значит, оттягиваться здесь будут, лежать на топчане (топчана, кстати, в котельной не было), плевать в потолок, а браток Сереженька по грязным улицам да в урловый магазин… Шибко несправедливо! Это этот, как его, волюнтаризм!
— Попрошу в моем доме не выражаться! — воскликнул Антоныч, сидя на стуле с тремя ножками.
— А чо я сказал-то? — по сценарию завопил Серега. — Чо я сказал?
— Дык, это, так уж и быть, — сказал Фтородентов. — Давай я схожу.
— От настоящий браток! — возрадовались Антоныч и Серега, причем при этом Антоныч плюхнулся на раскладушку и начал бить себя по голому пузу, а Серега сплясал некое подобие лезгинки, вызвав изумление у оттягивающегося Мирона.
Василий, подхватив сумку, вышел на освещенную солнцем улицу, зажмурился и радостно зашагал в магазин.
Не успев пройти и двадцати шагов, он был самым непредвиденным образом остановлен. Визг тормозов, полет на грязную дорогу и чей-то злобный крик:
— Холера тебя забери! Куда ж ты, козел, под колеса лезешь?
Василий, лежа на асфальте, обнаружил перед собой старенький облезлый «Запорожец», из которого неторопливо вылезал весьма толстый чувак с трехнедельной щетиной на лоснящейся морде, в клетчатой кепке и залатанной тельняшке.
— А-а-а!!! — заорал на всякий случай Фтородентов. — Ведь это ты, Мирон, Павла убил!
На крик из котельной выскочили Антоныч и Серега, изумленные при виде валяющегося на дороге Василия и толстого незнакомца, который тоже оживился и начал выкрикивать что-то типа «Дык! Как же так, братишка…»
— А-а-а!!! — заорал в свою очередь Антоныч. — Елы-палы! дык это же Сидор! Сидорчик! Сидорушка!
И бросился обниматься.
— Антоныч! — обрадовался толстяк. — Холера меня забери! Чтоб я сдох от такой жизни! Будь проклят тот час, когда я сел за баранку этого пылесоса!
После долгих переживаний и радостных цитирований разных идиотских фильмов, братишки-митьки собрались, наконец-то, в котельной. У Сидора в машине оказался ящик «Каберне», которое тут же разлили в оловянные кружки.
— Дык, ты куда направляешься? — поинтересовался Антоныч. — Я смотрю, обмажорился совсем, машину купил…
— Не купил, — помотал головой Сидор. — У армянина одного, Хачика, в очко выиграл.
Сидор снял кепку, оказавшись совершенно лысым, протер лысину ладонью и опрокинул стакан.
— А
— Зачем?
— Дык…
Сидор не торопясь вытащил из запазухи помятые листы какой-то книги. Старая промасленная ксерокопия возвещала о том, что это роман В.Шинкарева «Папуас из Гондураса».
— Митьки в Ленинграде, однако, совсем зазнались. Такое пишут, как будто кроме них и нет больше нигде митьков. Еду вот к этому Шинкареву, да еще и к Шагину Митрию, покажу им свою книжечку.
— А где ж твоя книжка?
— Дык, в машине, в багажнике. Все восемь томов.
Антоныч призадумался. Фтородентов и Серега, откупоривали очередные бутылки «Каберне», весело перекликались своими «Дык, елы-палами» и разливали жидкость по кружкам.
— А чо! — сказал Антоныч. — Однако, пообщаться с питерскими митьками шибко в кайф. Не поехать ли нам с тобой?
— А-а-а!!! — возрадовался Сидор. — О, класс!!!
— А-а-а!!! — закричали, прыгая по котельной, Василий и Серега. Мирон, обожравшийся мышами, лениво поднимал уши, приоткрывал левый глаз и зевал. «И чего суетятся, — думал он. — Будто неделю не кушали… Дык, елы-палы…»
Глава четвертая
Что в это время творилось на Папуа
Спаси меня, о Боже правый
От бабы злобной и лукавой.
Случилось так, что однажды один московский митек ненавязчиво изобрел машину для перемещений во времени и в пространстве. Правда, во времени можно было путешествовать только в прошлое, но и это уже хорошо. Ленивый от природы митек свое изобретение никуда не понес, хвастаться не стал. И пользовались машиной втихаря сам митек и его друзья митьки.
Собрались они как-то в комнате коммунальной квартиры, где жил изобретатель (кстати его звали как и Шагина, Дмитрием, правда фамилия была не Шагин, а Преображенский). за окном стоял лютый мороз, по радио передавали шибко красивые сообщения о наших успехах в сельском хозяйстве, до того красивые, что даже не верилось. Братишки лежали на раскладушках, пили пиво и думали. Недавно вернувшийся из средних веков Сидор Федоров мрачно курил «Беломор» и, поблескивая лысиной, вертел головой. Преображенский говорил:
— Дык, плохо-то как в мире, что сейчас, что в средние века, что в древности. Шибко плохо. Нет нигде митьку покоя.
— Ох, плохо… — тянули пиво митьки.
Лампочка под потолком вспыхнула напоследок и перегорела.
— Плохо… — подтвердил Митька, зажигая свечку. — Не будь я Преображенский, если не помрем мы от такой жизни.
— Помрем… — вздыхали митьки, открывая о подоконник бутылки.
— Елы-палы…
Так продолжалось достаточно долго, пока митек Федя Стакан не придумал.