Дым и зеркала
Шрифт:
— А потом?
— Темный образ смоется, его больше не будет.
— Он вернется, — сказал я, — в следующее полнолуние.
— Тогда, — сказала мадам Езекииль, — после того как образ смоется, нужно вскрыть вены в проточной воде. Конечно, будет очень больно. Зато кровь унесет вода.
Она была вся в шелках, и шелка эти переливались сотнями различных цветов, и каждый был ярким и живым, даже в тусклом свете свечей.
Ее глаза открылись.
— Теперь, — сказала она, — карты Таро. — Она развернула черный шелковый шарф, в котором держала свою колоду, и передала мне карты, чтобы я их перетасовал. Я тасовал их и так и эдак.
— Медленнее, медленнее, — приговаривала она. — Дайте им узнать вас. Дайте вас полюбить, как… как станет любить женщина.
Я аккуратно сложил колоду и вернул ей.
Она перевернула первую карту.
В ее зеленых глазах читалась растерянность. Они были зелены как изумруды.
— Такой карты нет в моей колоде, — сказала она и перевернула следующую. — Что вы с ними сделали?
— Ничего, мэм. Просто подержал, и все.
Карта, которую она открыла, называлась «Пучина». На ней было изображено нечто зеленое вроде осьминога. Рты существа, если то были рты, а не щупальца, дергались и корчились, когда я на них смотрел.
Она покрыла ее еще одной картой, и еще одной, и еще. Все остальные карты оказались просто белыми картонками.
— Ваша работа? — Она была готова заплакать.
— Нет.
— Уходите немедленно!
— Но…
— Уходите. — Она смотрела куда-то вниз, словно пытаясь убедить себя, что меня уже нет.
Я встал в этой благоухающей ладаном и маслом пичулей комнате и посмотрел из ее окна на окно моего офиса. Там ненадолго вспыхнул свет. И я увидел двоих с фонариками, рыскавших по комнате. Они распахнули пустой шкаф для хранения документов, осмотрелись, а потом затаились, один в кресле, а другой — за дверью, ожидая моего возвращения. Я улыбнулся про себя. В моем офисе холодно и неуютно, а они там будут тщетно ждать меня несколько часов, пока наконец не догадаются, что я не вернусь.
И я оставил мадам Иезекииль, которая переворачивала свои карты одну за другой, пристально на них глядя, словно ожидая, что картинки появятся вновь; а сам спустился по лестнице и, оказавшись на улице, добрел до бара.
Там было совсем пусто; бармен курил сигарету, которую, завидев меня, погасил.
— А где же фанаты шахмат?
— Сегодня у них праздник. Они будут на пирсе. Ну что ж. Вам ведь «Джека Дэниэлса», не так ли?
— Звучит неплохо.
Он налил мне выпить. Я узнал свой стакан по отпечатку большого пальца. На барной стойке все еще лежал Теннисон, и я взял в руки книгу.
— Хорошая книга?
Рыжий как лисица бармен забрал у меня томик, раскрыл и прочел:
Внизу, под громом верхней глубины, Там, далеко, под пропастями моря, Издревле, чуждым снов, безбурным сном Спит Кракен…Я прикончил выпивку.
— Ну и? Что это значит?
Он вышел из-за барной стойки и подвел меня к окну.
— Видите? Вон там.
Он указывал в западном направлении, в сторону скал. И когда я посмотрел, на одной из вершин вдруг зажегся костер; он вначале вспыхнул, а потом загорелся и горел медно-зеленым пламенем.
— Они хотят пробудить богов Пучины, — сказал бармен. — Звезды, и планеты, и луна — все сейчас там, где надо. Время пришло. Суша опустится на дно морское, а вода поглотит сушу…
— Ибо мир очистится льдом и водой из пучины, а я буду признательна, если вы впредь будете занимать только выделенную вам в холодильнике полку, — сказал я.
— Простите?
— Это я так. А каков кратчайший путь до этих скал?
— Подняться по Марш-стрит. Повернуть налево у церкви Дагона и до Менуксет-вэй, а там все время прямо. — Он снял пальто, висевшее за дверью, и надел его. — Идемте. Я вас провожу. Не хотелось бы пропустить забаву.
— Вы уверены?
— Все равно сегодня ко мне за выпивкой никто не придет.
Мы вышли, и он запер дверь бара на замок.
На улице было промозгло, а белый снег стлался по земле словно дымка. С улицы невозможно было разглядеть, сидит ли мадам Иезекииль в своем гнездышке над неоновой вывеской, а также ждут ли меня по-прежнему в моем офисе незваные гости.
Низко нагнув головы, мы двинулись в путь навстречу ветру.
Сквозь его шум я слышал, как бармен говорил сам с собой:
— Веялка с гигантскими лопастями зеленый сон, — донеслось до меня.
Там он века покоился и будет Он там лежать, питаяся69
Здесь и на след. странице цитируются отрывки из сонета английского поэта Альфреда Теннисона (1809–1892) «Кракен» в переводе К. Бальмонта. Вот его полный текст:
Внизу, под громом верхней глубины, Там, далеко, под пропастями моря, Издревле, чуждым снов, безбурным сном Спит Кракен: еле зримые сиянья Скользят вкруг теневых его боков; Над ним растут огромнейшие губки Тысячелетней грозной вышины, И далеко кругом, в мерцаньи тусклом, Из гротов изумительных, из тьмы Разбросанных повсюду тайных келий Чудовища-полипы, без числа, Гигантскими руками навевают Зеленый цвет дремотствующих вод. Там он века покоился и будет Он там лежать, питаяся во сне Громадными червями океана, Пока огонь последний бездны моря Не раскалит дыханьем, и тогда, Чтоб человек и ангелы однажды Увидели его, он с громким воплем Всплывет, и на поверхности умрет.Кракен — огромное морское чудовище, живущее, согласно легенде, особо популярной у норвежских моряков, в холодных северных морях. В 1752 г. легенды о кракене суммировал епископ Бергена Эрик Понтопиддан. Он описал его как гигантскую каракатицу размером с пловучий остров, дотягивающуюся щупальцами до самых высоких мачт, чтобы перевернуть корабль и утащить на дно. На основании составленного епископом описания Карл Линней классифицировал кракена в числе других головоногих и присвоил ему латинское название Microcosmus. В 1802 году французский зоолог Пьер-Дени де Монфор в своем исследовании моллюсков предложил различать два вида кракенов — kraken octopus, обитающего в северных морях и впервые описанного чуть ли не Плинием Старшим, и гигантского осьминога, который наводит ужас на моряков в Южном полушарии. В 1857 г. было доказано существование гигантского кальмара (Architeuthis dux), который, очевидно, послужил прообразом кракена. Кракен упоминается и в книге Жюля Верна «20 тысяч лье под водой» (1869).
Тут он замолчал, и дальше мы шли молча, а снег обжигал наши лица.
Всплывет, и на поверхности умрет , продолжил я про себя, но вслух ничего не сказал.
Через двадцать минут мы уже вышли из Иннсмута. И здесь же закончился Менуксет-вэй, превратившись в узкую грязную тропинку, местами покрытую снегом и льдом, на которой мы скользили и подскальзывались, продвигаясь вперед.
Луна еще не взошла, но звезды уже начали появляться. Их было очень много. Они сверкали по всему небу, как алмазная пыль и осколки сафпиров. Только на побережье можно увидеть столько звезд, много больше, чем вам когда-либо доводилось видеть в городе.
На вершине утеса, у костра стояли двое, один — огромный и толстый, другой много меньше. Опередив меня, бармен подошел к ним и встал рядом, лицом ко мне.
— Вот, смотрите, — сказал он, — я привел жертвенного волка.
Теперь в его голосе мне слышалось что-то странно знакомое.
Я ничего не сказал. Зеленые языки пламени освещали их снизу: так всегда бывает у призраков.
— Знаете, зачем я вас сюда привел? — спросил бармен, и я понял, почему его голос показался мне знакомым: это был голос человека, который пытался мне продать алюминиевый сайдинг.