Дымчатое солнце
Шрифт:
Она слегка мстила за то, что Юра всегда утопал в своем мире, она никогда в полной мере не могла до него дотянуться. Хотя это и было особенно завораживающе в нем. Но без всего прочего она забыла бы это, не то было основным… Столько прорех она не увидеть не могла. А, увидев, не предпринять что-то. Женя терпела на первый, может бы, на второй раз. Но если ее шпыняли систематически, она не считала нужным сдерживаться, жалеть и прощать. Ее незлобивость существенно переоценивали те, кто не перешел черту. Так было с Юрием, но с ним разделаться оказалось на удивление легче, чем с мужем… Женя боялась мести Скловского, ведь знала, на что
16
Это было странное время внедрения в повседневную жизнь кричащих, порой экзотических нововведений и одновременной нехватки продуктов первой необходимости. Время, когда прогресс заменял устоявшееся, тяжелое неловко и неумело, когда люди еще не совсем были к нему готовы. Разруха и бедность всегда рождают подобный перекос. Последние слова техники и науки странно смотрятся в коммуналках, в руках людей, одетых по моде двадцатилетней давности. Дореволюционную одежду из хороших тканей перешивали столько раз, что она уже не годилась в качестве экспонатов любознательным потомкам. Раньше Скловский регулярно получал из Европы модные обновки для семьи, но теперь на волне ненависти ко всему импортному это стало не престижно.
Недавно произведшая на выставке в Париже фурор скульптура Веры Мухиной «Рабочий и колхозница» была водворена на постамент перед Главным входом ВСХВ. По стране с размахом проводились спортивные парады с обязательными трубачами и празднования революции, становившиеся достопримечательностями времени. А вот красивейшая Лубянская площадь была снесена.
В Москве еще с середины тридцатых открывали новые станции метрополитена в помощь трамвайным коллапсам – порой вагончики сталкивались плотным узлом и не могли разъехаться. Можно было проехаться и на такси, если в кармане звенели монеты. Правда, ездили автомобили по определенному маршруту, но высаживали и по требованию, не доезжая до конечной остановки.
Конец эпохи НЭПа и великий перелом, призывающий к аскетизму, послужили причиной закрытия частных парикмахерских, магазинов, ресторанов, ателье, что вернуло страну к построению идеального общества после фривольного времени, направленного на поднятие экономики. С середины тридцатых годов наблюдался относительный рост жизненного уровня советских людей, особенно среди существенно выросшего городского населения.
Ни у кого ничего не было. Шуба, какая бы она ни была, казалась мечтой, сказкой. Недавно Женя с горящими глазами рвалась за выпущенными черно – белыми фотографиями и рисунками моды Парижа, Лондона и Вены стоимостью 95 копеек. Точно маленькая прижимала к груди заветные страницы, испещренные лучшей жизнью, красотой и изяществом. Желание нравиться было не искоренить – определенный контингент женщин с воспитанием получше всеми силами пытался хорошо выглядеть даже в извечном ограничении средств. Примитивная кричащая или черно-белая, почти смытая на грубой шершавой бумаге с непомерно радостными моделями графика журналов тех лет казалась прелестной и ультрасовременной. Женские журналы, особенно содержащие советы по уходу за собой и выкройки одежды, имели огромную популярность. Большинство женщин в стране умело рукодельничать, в составлении образа они полагались на собственную изобретательность и умелые руки подруг.
Красивого и качественного нижнего белья было слишком мало, что доставляло русским красавицам дополнительные расстройства. Женя знала об этих лишениях
Продукция ТЭЖЭ – пудра, губная помада, одеколоны и духи, несмотря на немалые по тем временам цены, раскупались вмиг. Модницы 30-х мечтали о заветной красной картонной коробочке духов с шелковой кисточкой – «Красной Москве».
После заката блистательной эпохи НЭПА, когда люди благодаря частному предпринимательству начали потихоньку жиреть, процветать стали спекулянты. Достать можно было все что угодно, но по огромному блату и за баснословные деньги, порой в комиссионных магазинах, на «толкучках» и в торгсинах.
Господство белого цвета и извечные мужские козырьки, женские косынки повсеместно захватывали пространство улиц. После революции моды в простонародье не наблюдалось, она словно унялась, стала антиподом настоящей моде. Заполненные пешеходами, трамваями и редкими автомобилями столичные улицы пестрели в столице огромными вычурными зданиями новоявленных магазинов, кое-где захваченных и переделанных из старинных построек.
Убогие бабы в тулупах, неопрятные, какие-то вечно неулыбистые и растрепанные работницы контрастировали с посетительницами салонов. При тяжелом физическом труде у них не бралось охоты скалиться. Никакого шика по сравнению с богатыми женами и артистками. Не было у них среди вечных бытовых забот и отсутствия подчас самого необходимого жажды следить за собой, находить время на шпильки и кудри. Требовалось обстирывать, обглаживать близких, кормить и воспитывать детей, при этом обязательно работать, ведь иначе с одним кормильцем при не очень высоких зарплатах семья не вытянула бы даже минимальный уровень жизни. Быт по-прежнему, невзирая ни на какую эмансипацию, считался призванием чисто женским, и мужья не стремились облегчать ношу своих спутниц.
В 1937 был открыт первый советский институт косметики и гигиены. Заверения товарища Жемчужиной, что «все секреты модных европейских салонов, за огромные деньги открывающиеся для буржуазных дам, мы сделаем доступными советской женщине», не особенно-то помогали измотанным товарищам женского пола. Электротехника была роскошью, так же как водопровод и канализация в большинстве домов тех лет. Те, чей быт раньше сводился к избе в одну комнату и лавкам вместо постели, получили возможность построить обиход с нуля. Переезжая в город, часто они имели с собой не больше чемодана вещей.
Охватывала магия фотографий тех лет. И какие-то испуганные, если не затравленные лица на бумаге. Редко кто умел выглядеть естественно перед камерами. Разве что на коллективных фото из турпоходов или празднеств. Натянутые лица, скупая мимика, хоть веселиться русский народ ухитрялся в любое время, избегая патологий абсолютного уныния. Люди увековечивали на бумаге шеи и запястья, лишенные украшений, короткие, нередко тронутые завитками волосы. Длинные ветки жемчуга или других бус, непостижимым образом добытые пудра, помада и даже твердая тушь.