ДЫР
Шрифт:
– Ну, нальешь? – спросил Ван Гог у Славы с надеждой в голосе.
– Погоди. Я вчера подарил тебе сумку. Ты помнишь?
– Давайте сначала выпьем? – Ван Гог протянул Славе бутылку. – Пересохло уже в горле. С утра ведь ни в одном глазу, ни в одном глазу.
– Нельзя верить человеку, который не успел похмелиться, – поучительно произнес Лошарик и сполз с дивана на пол, поближе к тарелке с котлетами.
Слава вздохнул.
– Нет, так не пойдет. Ты помнишь сумку или нет?
– Смерти моей хочешь? – Ван Гог картинно повесил голову. – Ладно, пытай меня, я все расскажу, как плохой партизан на допросе. Припоминаю, вроде бы я вчера приносил какую-то
– Вроде бы или приносил? – Слава пристально посмотрел ему в глаза.
Ван Гог отвел взгляд и замахал руками:
– Да, я принес, я принес домой! И положил вот здесь, возле дивана.
Слава поднялся, обошел диван, заглянул за него. Сумки нигде не было.
– Танюша сегодня делала уборку. Она всегда по субботам убирается, пока я сплю. Она золотая женщина у меня, просто подарок.
«Жена пошла по магазинам», – вспомнил Слава, и сердце у него екнуло.
– Позвони ей, – хрипло сказал он.
– Ну дай хоть горло промочить! Душа ведь, душа болит!
– У меня тоже болит, за сумку.
– А что там у тебя? Я вчера и не посмотрел, так устал, просто сил не было.
– Бомба, – ответил Слава. – Ты газеты читаешь?
– Конечно, я же интеллигентный человек, – Ван Гог поправил беретку.
– Читаешь, а не знаешь, что нельзя у незнакомых людей сумки просто так брать.
– Какой же ты незнакомый! Ты сосед Лошарика, а Лошарика я сто лет знаю, он наш человек. Ты так не шути со мной, так нехорошо. И вообще нельзя так, сначала подарил, а теперь отбираешь. Порядочные люди так не поступают.
– Там одна вещь нужная осталась, в сумке. Просто позарез, как нужная. Заберу, и сумку отдам тебе обратно. Подарил, так подарил. Ты будешь жене звонить?
Ван Гог вздохнул, достал из кармана жилетки телефон, набрал номер и приложил трубку к остатку уха. Некоторое время он молча слушал, а потом пожал плечами и сказал:
– «Абонент временно недоступен». Наверное, батарейка кончилась.
Слава выругался себе под нос. Что за проклятье его преследует с этими недоступными абонентами!
– Ты же не против, если я ее тут с тобой подожду? А ты пока поищи, загляни в кладовки там, в шкафы, может, найдешь.
– По магазинам, это она до вечера ходить будет. Да вы сидите, я же разве против? Вы другого такого как я, не найдете, кто гостям так рад! Слав, я поищу, конечно, твою сумку, но ты ведь нальешь? Есть-то ведь хочется, картошечка остывает.
Слава вздохнул и взялся за бутылку. Ему очень нужно, чтобы этот странный маленький человечек был на его стороне, а значит, придется выпить. Может, и тупая, гулкая боль в голове, наконец, утихнет. Когда он разлил все до капли и поставил ее обратно на столик, в ней уже снова бултыхалась ровно четверть. Слава зажмурился и выпил, произнеся про себя один-единственный тост: «За то, чтобы деньги нашлись в целости и сохранности». Загнул один палец – это первая.
Глава восьмая. Марсельеза
Слава поднял пятую, чокнулся, и в очередной раз поклялся себе, что эта – последняя. Сначала он планировал ограничиться строго одной, однако, когда художник принес свою новую картину и с торжествующим видом откинул скрывавшую ее простыню, рука сама потянулась к бутылке. Слава ровным счетом ничего не понимал в современной живописи – с таким же успехом ему можно было бы продемонстрировать схему сборки космического корабля – но, глядя на это произведение искусства, ему нестерпимо захотелось выпить – такая уж из нагромождения темных палочек, кружочков и грубых, выступающих мазков исходила
Чем дольше Слава слушал рассказы сидящего перед ним маленького картавого человечка в берете, тем чаще брался за бутылку, потому что вся история его жизни излучала ту самую глубокую тоску, запечатленную на картине. Славе все меньше и меньше верилось, что сумка все-таки найдется.
С самой юности, закончив педагогический институт, Ван Гог толком нигде не работал, но всегда был одержим какой-нибудь великой идеей. То изучал математику и рассчитывал, когда и сколько нужно купить лотерейных билетов, чтобы непременно выиграть, то копался в архивных документах, чтобы найти царских еще времен клад, то изобрел какую-то спортивную игру и мечтал сделать ее настолько популярной, чтобы она вошла в программу Олимпийских игр. Стоило ли говорить, что ни одна из его затей не обернулась успехом. Несколько лет назад сестра пригласила его в гости в Прагу, где давно жила сама, и как-то случайно обронила, что художники, продающие на Карловом мосту свою картины, очень неплохо зарабатывают. Ван Гог по мосту ходил днями и ночами, разглядывал полотна, приценивался и, в конце концов, решил, что он и может писать картины ничуть не хуже.
– Открыл в себе талант к изобразительному искусству, – пояснил Ван Гог. – Выпьем за талант?
Оказалось, что продавать картины не так уж и просто. Почему-то на мосту родного города, который не часто посещали туристы, картины продаваться совсем не хотели, только полиция почем зря гоняла. Ван Гог прочел в интернете две заметки, которые показались ему весьма убедительными. В одной говорилось, что в наши времена даже очень талантливому художнику привлечь к себе внимание можно только эпатажем, а в другой какой-то психолог рассуждал о том, что если хочешь стать великим, то надо присматриваться к своим предшественникам и кумирам и поступать так же, как они.
В результате в городской многотиражке как-то появилась заметка о несчастном сумасшедшем, который отрезал себе кусок уха прямо в городской поликлинике. Вообще-то изначально он планировал провести эту акцию красиво, принеся свою картину в местный художественный музей и окропив ее кровью, но испугался, что умрет от кровотечения, если к нему не подоспеет врачебная помощь, поэтому совершил свое действие прямо напротив окошка регистратуры, шокировав немаленькую очередь. Больше всего от эпатажного поступка пострадала старушка, которую чуть не хватил инфаркт.
К всяческому огорчению художника, продаже картин все это никак не поспособствовало, несмотря на прилипшую к нему с той поры кличку. Сам он был уверен, что вся беда в том, что, не подумавши, он отрезал себе левое ухо, в то время как у настоящего Ван Гога не хватало мочки правого уха.
После фразы художника: «Ничего, мой тезка тоже только после смерти прославился» пришлось выпить за важный тост:
– За признание при жизни!
Ван Гог принял стопку, зажмурился, обнюхал огурец, как собака – косточку, и положил его обратно на тарелку. Лошарик оторвал несколько лепестков от цветка на подоконнике, разжевал и теперь с любопытством разглядывал в зеркале свой фиолетовый язык.