Дышать!
Шрифт:
– Нам только и нужно, что пару вопросов задать и снять фото.
Но отвечать женщина не стала. Шла по коридору, отворачивалась от нас, заглядывала в пустые палаты. Когда я схватил её за плечо, чтобы остановить и заставить нам ответить, она с силой им дернула и я оказался на пыльном полу, разбив макушку в кровь.
– Что вы себе позволяете?
– завопила Катюша, - Мы на вас заявление напишем.
Но тетке были мы безразличны. Однако, после трех минут, что я провел прижавшись к стене, в попытках остановить и головокружение
Мы просидели еще минуту. Больше прохожих по больнице не было. Проверили связь в телефонах, но ни малейшего сигнала. Катюша предложила пойти обратно к машине, чтобы выехать отсюда прочь, отзвониться руководству и спросить, что делать. Я неуверенно согласился. Когда вставал, понял, что меня беспокоит больше всего, и тут же свое беспокойство решил проверить -- нет, бутылки не разбились от моего падения. Я радостно выдохнул, и тут же увидел Катюшино скривленное неодобрением лицо.
Внутри мы пробыли минут пятнадцать, но разбитая голова ,завидев уличный пейзаж, встретила его будто иным. Будто это совсем другой пейзаж. Я все ждал, когда я все-таки подскользнусь и упаду, задницей промчавшись вниз по склону. Катюша в каждый мой неосторожный шаг, наполненный ароматом неуклюжего кульбита на спину, хватала меня за локоть. С каждого двора все еще лаяли. Громко, хором, с гулом звенящего эха. Головокружение обрастало мигренью -- я к тому же совсем еще не пил за весь день, кроме ирландского кофе, а организм мой к такому не привык.
Так мы дошли до нашей стоянки, но ни машины ни водителя там не было.
– Эмъ, а где..?
– Катюша, я был с тобой все это время.
– Он ничего не го..?
– Нет. И в машине я тоже был вместе с тобой, все наши разговоры ты слышала.
– Ну, вдруг вы все-таки о чем-то договаривались.
– Я его в первый раз увидел сегодня.
Две параллельные колеи рыхлой грязи обрывались прямо под моими ногами.
– Так он уехал?
– И видимо уехал задом, не разворачиваясь. Видишь следы колес.
– И зачем так делать?
– Зачем?
Уже знакомый нам мальчишка вынырнул из оврага. Грязный и затекающий слюнями по подбородку.
– Не видел тут машину?
– Конечно, видел. Уехала, чего ей тут оставаться?
– Нет, остаться она должна была обязательно. Нам на ней уезжать еще.
– Куда уезжать?
– Обратно в город. Домой.
– Ой, не надо вот этого.
Катюша озадаченно оглядела с ног до головы мальчишку, метнула взгляд ко мне.
– А водитель ничего не говорил?
– Папка?
– Водитель. Такой...эм, лысый. Лет сорок на вид.
– И с шрамом на губах!
– вскрикнула Катюша, - к ушам полосы уходят. Глубокие, но узкие.
– Так Папка же. Он машину сожжет в лесу к завтрему вернётся. Вы корову ведь приехали снимать?
Катюша засеменила глазами, ничего не сказав, вытащила телефон, задрала его над
– Корова вон там вот. И Ил(ь/и)я с ней. Жрёт её.
Я посмотрел в сторону указанную маленьким грязным пальцем.
На холме возле деревьев виднелись два пятна. Оба на земле. Одно серое, другое буро-красное.
– Бл*ть! Что за? Катя...Катя, иди сюда!
– Секунду,
– Пожалуйста, иди сюда скорей.
Малыш загоготал смехом.
– Щас дожрет и уползёт до ночи. А потом снова выползет.
– Катя!
Я отвернулся всего на секунду, прыжком схватил Катюшу и дёрнул к себе. Обхватил её лицо и направил в нужную сторону. Но там уже ничего не было.
– Что там?
– Только что...
– Что?
– Я не уверен, очень далеко. Да и голова кружится..ты! Скажи ей, что мне сказал.
– Ничо я говорить не буду.
Мальчик вновь загоготал.
– Вам в больницу надо обратно. Спать же где-то придется. А никто больше вас к себе не пустит.
И ушел. Катюша вновь спросила, что там было. А я почувствовал, как искривлено мое лицо. Я повторил слова Мальчишки, и Катюша сморщилась в отвращении. Ноги жутко устали, но присесть было негде. Катюша вернулась к попыткам поймать сеть, а я достал бутылку, открыл и хлебнул с горла. Когда Катюша заметила, жестом предложил ей. Она отказалась, однако после трех минут брождений с телефоном подбежала, выхватила и жадно глотнула. Затем согнулась, шумно задышала ртом. "Это же чистый спирт!" глаза её заслезились, а язык по-собачьи выпал из губ.
– У тебя есть с собой еда?
Спросила Катюша вымотав всю горечь послевкусия. Я показал пачку чипсов со вкусом крабов. Вновь моргнуло неодобрение на её лице, однако рука поползла к пачке. Мы захрустели обратно к больнице под вернувшийся собачий лай.
Жёсткая медработница не удивилась нашему возвращению. Выслушала вскользь нашу историю о машине и необходимости остаться на ночь, и махнула рукой идти следом за ней. Нам досталась палата с видом на темный задний двор. Уже подступал вечер и за окном было почти непроглядно. Я снова глянул в читалку, но страница не обновилась. У Катюши нашлись бутерброды, а медработница принесла две тарелки гречки. Мы ели и запивали виски с горла. После не-то обеда, не-то ужина, Катюша вспомнила мой рассказ о поедании мертвой коровы. Рассказала про коровьи глаза, что столь человечны. Затем и вовсе заметила, что коровы разумны. И тут её слова повернули в иную сторону, видимо она совсем напилась:
– Кто страшнее: каннибал, или его повар?
– То есть?
– Кто-то ест человека, да? А кто-то ему готовит. И кто хуже..страшнее? Тот, что считает нормой поедать себе подобных, или тот, что не только считает это нормой, но и..хм..помогает в этом пути?
– А в чём разница между канибализмом и...например, поеданием свинины?
– Я свинину тоже не ем, как и говядину. Свиньи тоже умные. Только курицу. Курицы -- тупые.
– То есть в этом разница? А, что если появится ницшевский Уберменш? Мы все для него будем тупыми. Перед Сверхчеловеком человек обычный -- лишь курица. Ему можно будет жрать человеков?