Дыши
Шрифт:
– Но ведь сейчас слишком холодно, чтобы идти куда-нибудь еще, разве нет?
Он был слишком умен для шизофреника. Хотя я понятия не имела об умственных способностях этого подвида.
Но все равно: он был умен достаточно, чтобы не считать его обреченным. И красив, блин, как мужская версия Секретов Виктории.
Я словила себя на мысли, что опять вдалеке вижу очертания французского шато. Красивого такого, с фахверковой крышей.
Может быть, я все-таки исцелю его? Поцелую, как лягуху – и он станет обыкновенным принцем,
– Насколько ты болен?
Антон вздрогнул.
Я скосила взгляд.
Он тряс головой, будто в атаке. Или будто снова разговаривал с кем-то невидимым, как тогда в кафе.
Я даже не знала, какой из вариантов мне кажется более криповым.
– Ты собираешься отвечать или как?
Антон повернулся ко мне затравленным взглядом, откашлялся и… замолчал.
Потрясающе.
Я вздохнула.
– Собственно, насколько знаю, шизофрения неизлечима.
– Мы так не считаем, – пробурчал он мрачно. – У нас есть план. План выздоровления. Мы почти у цели.
Вот какой поворот. Они, видите ли, почти излечились.
Происходящее носило какой-то шизонутый характер, другого слова подобрать не удавалось.
Я покрепче закуталась в пальто и ускорила шаг. Точнее вообще побежала. Просто медленно. Чтобы не слишком демонстрировать свою панику одному рядом идущему психу.
Псих, конечно, тоже побежал.
Конечно. Я когда-то мечтала, чтобы он за мной бегал. Больше никогда ни о чем мечтать не буду.
– Почему ты так быстро идешь? – спросил Антон, обгоняя меня. – Пожалуйста, прекрати. Я изо всех сил стараюсь быть нормальным.
– Иначе что? Уйдешь в психоз?
Я притормозила, сделав вид, что обеспокоена его судьбой. Но вдалеке на горизонте уже забрезжил способ побега. Не сказать чтобы гениального. И уж точно не благородного.
Но камон, он говорил о себе во множественном числе. Так поступают только конченные психи!
Антон не ответил и остановился, тяжело дыша и ухватив себя за волосы.
Мне бы убежать подальше в этот момент – но нет. Я была глупа, как прародительница моя Ева, искушенная белобрысым змеем.
– Ты это… – я помедлила, не уверенная, что он вообще меня слышит. – Ты того… Когда про голову говорил и сказал «Мы»… Ты же имел в виду психиатра своего, да?
Пожалуйста, идиот, скажи «да».
– Нет, – выдохнул Антон и отвернулся.
– А кого? – не унималась я. – Своих друзей? Своих субличностей? Ты – как тот парень из Америки, да? У тебя в голове куча народа, и ты с ними обсуждаешь очередное убийство?
Антон поднял на меня удивленный взгляд, полное значение которого считать я не смогла. Что-то среднее между надеждой и обидой. А может, ему было плохо и он надеялся, что я оставлю его в покое.
Но он не знал обо мне одной вещи.
Я сама ее узнала о себе в полной мере только в тот вечер, наблюдая уже который час душевные страдания этого относительно юного Вертера.
Она была очень не очень, эта моя черта
И черта спокойно плавала себе в формалине, никому не мешая, пока очередной знакомый в пьяном угаре не наступал на нее, эту мою любимую мозоль, со всей силы своих манипулятивных истерик.
А правда была в том, что я была садисткой.
И бросить этого страдальца одного на дороге я не могла. Мне нравились его страдания. То, как мужественно он сдерживал свою панику. Как отчаянно она все равно раз за разом проявлялась на его прежде красивом лице. Как это красивое лицо сжимала судорога.
Боже, да я просто упивалась мыслью, что в этом городе так надрывно, глубоко и беспросветно могла страдать не только я!
Я оторвалась от прекрасного зрелища, потому что пялилась уже так долго, что испугала саму себя. Вместо этого я подошла к трассе и начала голосовать. Машина остановилась спустя полминуты, и я просунула голову в провонявший сигарами салон.
– Тут парню нужна помощь, подвезете?
Разумеется, подвезут. Это же Россия.
XXX
Антон проснулся в чужой постели. Этого не случалось с ним уже так долго, что он даже забыл, как это приятно.
Воспоминания предыдущего дня холодными лягушачьими лапками выступили на лбу.
Он съежился. Сколько же раз за прошедший вечер его вышвыривало из самоконтроля? Три? Пять? А сейчас? Мог ли он быть уверен за ближайшие полчаса?
Годы! Годы борьбы за контроль над сознанием – насмарку. Все насмарку. Он обречен быть ничтожеством.
Антон отвернулся от окна, с его тусклым питерским полуденным светом, и свернулся калачиком. Он был почти готов признаться, что хочет сдохнуть.
Получасом спустя дверь в комнату со скрипом приотворилась, к нему заглянул любопытный глаз новой знакомой.
– Ты спишь? – спросила Лада шепотом.
Антон не ответил и продолжил лежать в позе эмбриона, уставившись на нее своими пустыми глазницами.
– Ты там умер?
Лада зашла в комнату и обеспокоено присела перед его лицом. Она хотела было приложить ладонь ко лбу проверить температуру, но в последний момент одумалась и одернула руку подальше.
Очень верное решение. Вряд ли у него нашлось бы сил сопротивляться, но, Антону хотелось верить, он смог бы откусить ей пару пальцев при приближении.
Он был больным зверем. Таких требовалось либо пристрелить, либо отпустить умирать на родину. У Антона же было чувство, что Лада наденет на него ошейник и оставит у себя. Сторожить квартиру от злых духов.
Лада так и осталась сидеть напротив.
Скрестив ноги по-турецки и пялясь куда-то в пространство между его раскрытыми настежь, словно окна пустой квартиры, глазами.