Дьюи. Кот из библиотеки, который потряс весь мир
Шрифт:
Конечно, на самом деле мы были не одни. Каждая квадратная миля сельских земель, ограниченная со всех сторон безукоризненно прямыми дорогами Айовы, называлась участком. В те дни большинство участков принадлежало четырем семейным фермам. На нашем участке три с половиной семьи были католиками (мы считались наполовину католиками), и в них было семнадцать детей, так что мы вполне могли играть в бейсбол. Даже если появлялись четверо, мы могли приступать к игре. Не могу припомнить никаких других игр. Я была маленькой, но, когда мне минуло двенадцать, могла запулить мяч через канаву прямо в кукурузу. Каждый вечер мы собирались вокруг семейного стола Джипсонов и благодарили Господа за то, что Он дал нам еще один день, когда мы не потеряли мяч в кукурузе.
В двух милях от нашего восточного поля, в конце второго участка,
Население Монеты никогда не достигало пятисот жителей, но оно вырастало, если прибавить к нему всех фермеров, как моя семья, которые считали себя членами этой прекрасной общины. В 1930-х годах Монета была игорной столицей северо-западной Айовы. В ресторане на Мейн-стрит продавали алкоголь, и в задней части его был игорный зал, куда проходили через потайную дверь. Когда я была ребенком, этим легендам давно пришел конец: они уступили в нашем воображении место бейсбольному полю и пчелам. В каждой общине было то, что оставалось в памяти у детей. Приезжайте в Спенсер, когда вам минет шестьдесят лет, и люди постарше скажут: «У нас был кот. Он жил в библиотеке. Как его звали? Ах да, Дьюи». В Монете это были пчелы. У одной местной семьи стояло шестьдесят ульев, и мед из них пользовался известностью в четырех округах, которые казались целым миром.
Центром города считалась школа Монеты, двухэтажное здание красного кирпича из десяти комнат. Оно стояло ниже по дороге, если идти от бейсбольного поля. Почти каждый житель Монеты посещал в эту школу по крайней мере несколько лет. Сверстников у меня было всего восемь человек, но это малое количество компенсировалось другими благами и удобствами. Две местные женщины готовили домашнюю еду для всей школы на целый день. Джанет и я, две девочки в классе, часто получали разрешение отправляться утром покрывать булочки глазурью! Если у тебя возникала какая-то проблема, учитель мог отправиться с тобой на полянку в роще за школой, чтобы поговорить с глазу на глаз. Если ты хотела побыть в одиночестве или с кем-то, тоже отправлялась в рощу. Там я впервые поцеловалась.
В конце каждого учебного года школа устраивала праздник, на котором были и бег в мешках, и скачки на лошадях, и, конечно, бейсбол. В пикнике участвовал весь город. Приходили все. В середине лета, когда кукуруза была такой высокой, что словно стеной окружала город, проходила встреча всех выпускников школы, на которую в 1950-х годах приезжало несколько тысяч человек. Все до одного.
А в 1959 году штат положил конец существованию школы в Монете. Населения в городе становилось все меньше, и штат не мог больше нести такие расходы. Монета всегда была центром притяжения для окрестных фермеров, но сельское хозяйство менялось. В начале 1950-х годов первое поколение гигантских комбайнов и сноповязалок позволяло фермерам вспахивать и засевать большие пространства земли. Некоторые фермеры обзавелись новыми машинами, затем прикупили земли соседей и удвоили выход продукции, а затем пустили в ход эти деньги, чтобы купить еще земли у соседей. Сельские семьи стали исчезать, перебираясь в такие городки, как Спенсер, и вместе с ними исчезали фермерские дома, семейные садики и ряды деревьев, которые первопоселенцы высаживали, чтобы защитить дома от летнего солнца и зимних ветров. Деревья были огромные, пяти футов в обхвате и ста лет от роду. Когда на этих землях стали появляться крупные фермы, владельцы бульдозерами снесли все: деревья, здания, — словом, все, сгребли в кучи и сожгли до основания. Зачем держать дом, в котором никто не живет, когда на его месте можно разбить поле? Земля
На старых семейных фермах растили скот. Разбивали сады. Зерно выращивали на отдельных небольших полях. На больших новых фермах была только кукуруза и сопутствующая ей соя. Каждый год Айова выращивала все больше кукурузы, но нам доставалось ее все меньше и меньше, по крайней мере початков. Большинство шло на корм скоту. Какую-то часть стали перерабатывать в этанол. Остальная собранная кукуруза шла в дело. Вы когда-нибудь интересовались, откуда берется природный полисахарид ксантан в жевательных резинках? Это переработанная кукуруза, как почти все, что входит в длинный список непонятных ингредиентов на коробках с вашей едой. Семьдесят процентов диеты среднего американца — семьдесят процентов! — берет свое начало в кукурузе.
Но жизнь в фермерской стране была нелегкой. Несколько больших ферм все же могли составить себе состояние, но большинству фермеров и людей, которые от них зависели, — работникам, коммивояжерам, заготовителям, местным торговцам, — деньги доставались нелегко, работа была тяжелой, и часто с проблемами не удавалось справиться. То идет дождь, то приходит засуха; то слишком жарко, то слишком холодно, а если цены падают, когда ты поставляешь свой товар на рынок, то ты ничего не можешь сделать. Жизнь на ферме перестала быть такой, как когда-то: сорок акров и мул. Фермерам потребовались большие машины, чтобы обрабатывать обширные поля, и им приходилось платить за них по пятьсот тысяч долларов, а то и больше. Семенное зерно, удобрения, расходы на жизнь — и фермерский долг легко может подскочить до миллиона. Если фермер со временем спотыкается или падает, то зачастую большинство уже не может подняться.
Все сказанное справедливо и по отношению к городкам в сельской местности. Ведь, кроме всего прочего, в них живет население. Город зависит от людей, люди зависят от города. Как пыльца и шелковые нити кукурузы, они неотделимы друг от друга. Вот почему люди из северо-западной Айовы с такой гордостью относились к своим городам. Вот почему они вкладывали столько энергии, чтобы их города жили и работали. Они сажали деревья, они разбивали парки, они объединялись в общественные организации. Они понимали, что, если город не будет постоянно глядеть вперед, он отстанет, а потом и умрет.
Кое-кто считает, что городу Монете положил конец пожар большого элеватора в 1930-х годах. Я же думаю, что причиной было закрытие школы. Когда с 1959 года дети Джипсонов стали ездить на автобусе за десять миль в Хартли, отец потерял интерес к борьбе за ферму. Наша земля была не очень плодородной, и отец не мог позволить себе большие новые машины. Он занялся бизнесом по продаже говядины, а потом стал продавать страховки. Три поколения Джипсонов занимались сельским хозяйством, но через два года после закрытия школы в Монете отец продал ферму соседу и полностью посвятил себя страховому бизнесу. Он ненавидел его, ненавидел ту тактику запугивания, которую приходилось применять по отношению к нищающим семьям. Он перестал работать как коммивояжер в семенной фирме Кроу. Сосед, который купил нашу землю, снес дом, выкорчевал наши деревья и превратил все сто шестьдесят акров в угодья. Он заровнял даже ручей. Часто проезжая мимо, я этих мест не узнаю. Лишь первые четыре фута нашей грунтовой дороги — это все, что осталось от моего детства.
Теперь, если отъехать пятнадцать миль к западу от Спенсера, на обочине дороги можно увидеть указатель — «Монета». Поворот налево. Две мили до конца дороги — и дальше лишь пыльная колея, бегущая между полями. Города тут нет. Осталось, может быть, домов пятнадцать, половина из которых брошены. Ни одного производственного или торгового здания не попадается на глаза. Почти все такие здания в старой деловой части города, которые я помнила с детства, исчезли, и их место заняли кукурузные поля. Вы можете стоять на том месте, где раньше был универсальный магазин Монеты, где дети в восторге замирали перед огромной стойкой, заваленной леденцами и свистульками, но теперь вы увидите перед собой остроконечные ножи культиватора, горы удобрений, из-под которых вытекают ядовитые струйки, и стайки кузнечиков, кормящихся на пустых пространствах. Остались танцевальный зал да старый кабачок, но и тот и другой разваливаются. Наверное, через пару лет и от них ничего не останется.