Дюк

Гаджиала Джессика

Но, стоя в дверном проеме, словно темный ангел-мститель, он выглядел даже лучше, чем накануне, когда стоял на солнце. Все в нем казалось напряженным, угрожающим. И его темно-синие глаза почему-то были устремлены на рыжеволосого парня, Ренни.

— Дюк, мы справимся, — сказал Ренни, вставая с кровати и поворачиваясь лицом к брату-байкеру.

— Не похоже, чтобы ты справился. Похоже, ты ее пугаешь. Рейн хочет, чтобы ты поговорил с ней, хорошо. Но ты, черт возьми, травмируешь ее.

— Мне кажется, я знаю немного больше о… — начал Ренни.

На это губы Дюка сложились в

почти жестокую усмешку. — Да, ты бы так и сделал. Не так ли?

— Не надо, — сказал Ренни, сжимая руки в кулаки, придвигаясь на шаг ближе, заставляя Дюка тоже напрячься.

— Притормозите, мальчики, — сказала Ло, забавляясь, и когда я оглянулась, она действительно улыбалась. Как будто их искрящаяся, изменчивая энергия не вызывала у нее такой тревоги, как у меня. Странная.

— Что ты будешь делать, если я не… — начал Дюк, делая шаг вперед, заставляя женщину встать с кровати и отойти на несколько футов, пока она не оказалась почти между ними, но слегка отступила назад.

— Почему у меня нет штанов? — спросила я, на этот раз обращаясь к Дюку. При звуке моего голоса его плечи расслабились еще больше, и он перевел взгляд на меня. Область вокруг его глаз на секунду напряглась, прежде чем они расслабились. — Они мне не говорят, — добавила я, когда он ничего не сказал.

— Никто точно не знал, что с тобой случилось, — начал он. — Итак, когда медсестра пришла сюда, она сделала набор для изнасилования.

Так оно и было.

Слово из тринадцати букв, о котором я изо всех сил старалась не думать.

Боже, это было так уродливо.

Изнасилование.

Так же уродливо: набор для изнасилования.

У меня взяли набор для изнасилования, пока я была без сознания.

Мой желудок болезненно скрутило, а во рту пересохло.

— И что? — спросила я, звук был едва громче шепота.

Он покачал головой еще до того, как открыл рот. — Нет, детка.

Облегчение было таким, словно из меня выжали весь воздух, и мне пришлось немедленно сделать глубокий вдох, чтобы заменить его, на мгновение крепко зажмурив глаза в безмолвной благодарности.

— Слава Богу, — пробормотала я.

— Вот, — сказал Ренни, улыбаясь мне, но его глаза казались более настороженными, менее дружелюбными. — Это решено. Теперь ты можешь вернуться в холл и дежурить как сторожевой пес, пока мы с Пенни пару минут поболтаем.

— Не обижайся, — сказала я, качая головой, — но я действительно предпочла бы, чтобы он остался.

— Милая, — сказал Ренни, качая головой. — Я обещаю, что не собираюсь причинять боль…

— Как бы то ни было, — сказала я, крепко сжимая бедра и наклоняя их в сторону, — я буду чувствовать себя более комфортно, если он останется.

— Я здесь, — сказал Дюк, скрестив руки на груди в самом последнем жесте, как будто, что бы ни говорил парень Ренни, он никуда не денется.

— Я пойду найду Рейна, — сказала Ло, покачав головой, и направилась к двери.

— И вообще, зачем мне с тобой разговаривать? — выпалила я, сама себе удивляясь. Я думаю, что замешательство и страх сделали меня немного смелее, чем обычно.

— Мы просто хотим знать, что ты помнишь о том, что с тобой случилось, — сказал Ренни,

пожимая плечами и отодвигаясь, чтобы опереться на край комода в нескольких футах от него. Это было достаточно близко, чтобы он все еще чувствовал, что находится в моем пространстве, но достаточно далеко, чтобы он не мог прикоснуться ко мне, если протянет руку. У меня сложилось отчетливое впечатление, что все, что он делал с тех пор, как вошел в комнату, кроме ссоры с Дюком, было очень целенаправленным, взвешенным. Я не знаю, откуда взялась эта идея, но так оно и было. Мне показалось, что он ведет себя не по-джентльменски.

— Хорошо. Но, опять же, разве я не должна рассказать об этом полиции?

— Конечно. Ты можешь это сделать. Но мы хотели бы услышать это первыми.

Ложь.

Это была наглая ложь.

По какой-то причине они не хотели, чтобы я разговаривала с полицией.

— Пенни, — сказал Дюк и услышав мое имя внутренности странно задрожали. Я оглянулась, он скрестил руки на груди. — Нам нужно знать, кто это, чтобы мы могли их найти.

В этом был какой-то смысл. Я не была настолько глупа или наивна, чтобы пропустить это.

Они не хотели их искать, чтобы передать полиции.

Они хотели найти их, чтобы сделать с ними что-то гораздо более жестокое.

Честно говоря, меня это почти устраивало.

Это было ужасно. Я не была таким человеком. Я твердо верила в исправление нашей системы уголовного правосудия, в то, чтобы перестать обращаться с заключенными, особенно не насильниками, как с животными. Я чертовски уверена, что не верю в смертную казнь. Так почему же я вдруг согласилась на уличное правосудие? Потому что это было личное? Потому что я была жертвой?

Каким лицемером это сделало меня?

— Ты даже не знаешь меня, — неожиданно для себя сказала я.

— Я знаю, но дело в том…

— Не надо, — вмешался Ренни твердым голосом.

— Я не знаю, откуда у тебя появилась идея, что ты каким-то образом отвечаешь за меня, — мягко сказал Дюк. — На случай, если ты забыл, мы с тобой на одном уровне.

— Гребаный Иисус, — произнес другой голос позади Дюка, и я оглянулась, чтобы увидеть, как входит еще один байкер.

Лидер.

Именно это слово пришло мне на ум, когда я увидела его. Я не знаю, было ли это просто из-за того, как он держался — высокий и непринужденно доверительный, или из-за того, что командование и опасность, казалось, просачивались из его пор в воздух вокруг него или что-то еще, но да, высокий, темный и невероятно горячий байкер с карими глазами определенно не был на одном уровне с Дюком и Ренни. Если я не совсем ошибаюсь, никто не был на одном уровне с ним.

— У меня уже есть дети. Мне не нужно нянчиться с вашими задницами, — сказал он, его тон подразумевал, что очевидное соперничество Дюка и Ренни было проблемой в течение некоторого времени. — В чем, черт возьми, проблема? Я думал, что приказы были довольно ясными.

Ренни двинулся к лидеру, повернувшись ко мне спиной и говоря достаточно тихо, чтобы я даже не могла разобрать отдельные слова. Лицо вожака было в основном бесстрастным, хотя его глаза дважды переводились на Дюка и один раз на меня.