Дьюма-Ки
Шрифт:
Помимо пистолета. «Беретты».
— Полиция говорит, что она ехала на машине практически без остановок, — безжизненным голосом рассказывала Пэм. — Она никогда не смогла бы пронести этот пистолет на борт самолёта. Почему она это сделала? Сработала ещё одна грёбаная картина?
— Всё так, — подтвердил я. — Она купила одну. А я об этом не подумал. Я вообще о ней не думал. Ни разу. Я тревожился исключительно из-за бойфренда Илли.
Очень спокойно моя бывшая жена (теперь уже точно бывшая) вынесла приговор:
— Это сделал ты.
Да, я. Мне следовало сообразить, что Мэри
Чёрт, из Сарасоты дорога на север вела аккурат через Тампу.
Вот это я как раз мог предугадать. В конце концов, я с ней встречался, знал, что она думала о моём творчестве.
— Пэм, на этом острове случилось что-то ужасное. Я…
— Ты думаешь, меня это волнует, Эдгар? Или меня волнует причина, по которой эта женщина так поступила? Из-за тебя погибла наша дочь, и я больше не хочу говорить с тобой, я больше не хочу тебя видеть, и я скорее вырву себе глаза, чем взгляну ещё на одну твою картину. Лучше б ты умер, когда на тебя наехал кран. — В голосе звучало какое-то запредельное глубокомыслие. — И это был бы счастливый конец.
Последовала короткая пауза, за которой послышалось гудение свободной телефонной линии. Я подумал о том, чтобы швырнуть трубку в стену, но плавающий над головой Эдгар наложил вето. Плавающий над головой Эдгар сказал, что не стоит доставлять Персе такое удовольствие. Поэтому я тихонько положил трубку на базу, с минуту постоял, покачиваясь — живой, тогда так моя девятнадцатилетняя дочь умерла. Её не застрелила, но утопила в собственной ванне обезумевшая арт-критикесса.
Медленным шагом я вышел из дома. Дверь оставил открытой. Запирать её теперь не имело смысла. На глаза попалась прислонённая к стене метла, которой сметали песок с дорожки, и у меня начала зудеть правая рука. Я поднял ладонь перед собой, посмотрел. Вроде бы ничего не видел, но чувствовал, как сжимаются и разжимаются пальцы. Чувствовал, как пара длинных ногтей впивается в ладонь. Остальные были короткими и неровными. Должно быть, обломились. Где-то (возможно, наверху, на ковре в «Розовой малышке») осталась парочка призрачных обломков.
— Уйди, — сказал я ей. — Ты мне больше не нужна. Уйди и умри.
Она не ушла. Не могла уйти. Как и предплечье, с которым она соединялась, кисть зудела, пульсировала болью, отказывалась покинуть меня.
— Тогда разыщи мою дочь. — Из глаз полились слёзы. — Приведи её назад, почему бы тебе этим не заняться? Приведи её ко мне. Я нарисую всё, что ты захочешь, только приведи её ко мне.
Никакой реакции. Я оставался одноруким мужчиной, которого мучили фантомные боли. И единственным призраком был мой собственный, зависший над моей головой и всё это наблюдающий.
Зуд усиливался. Я взял метлу, плача не только от горя, но и от этого невыносимого зуда, потом осознал,
Огибая угол дома, я направился на берег; какая-то часть моего сознания фиксировала громкий разговор ракушек под «Розовой громадой», когда волны врывались в темноту под виллой, а потом откатывались обратно.
Когда я добрался до мокрой и блестящей полосы укатанного волнами песка, усеянного теннисными мячами, в голове мелькнула третья фраза, произнесённая Элизабет в «скорой» и записанная Уайрманом: «Ты захочешь, но нельзя».
— Слишком поздно, — вырвалось у меня, а потом нить, державшая Эдгара над моей головой, оборвалась. Его унёс ветер, и на какое-то время память как отрезало.
Глава 17
ЮЖНАЯ ОКОНЕЧНОСТЬ
i
Я помню, что вернулся в этот мир, когда подошёл Уайрман и поднял меня на ноги. Помню, как прошёл несколько шагов, а после меня ударило, будто хлыстом: Илзе мертва — и я упал на колени. И что самое постыдное (пусть у меня разрывалось сердце), мне очень хотелось есть. Донимал волчий голод. Я помню, как Уайрман помог мне войти в открытую дверь, говоря, что это всего лишь плохой сон. Убеждал, что мне приснился кошмар, а когда я возразил, мол, всё правда, это сделала Мэри Айр, Мэри Айр утопила Илзе в её собственной ванне, он рассмеялся и ответил, что теперь у него отпали последние сомнения, и он точно знает, что мне это приснилось. На какое-то мгновение я даже поверил ему.
Потом я указал на автоответчик и пошёл на кухню. Волоча ноги, поплёлся на кухню. Когда заговорила Пэм («Эдгар, мне звонили из полиции и сказали, что Илли мертва!») — я уже горстями, прямо из коробки, ел глазированные пшеничные хлопья. У меня возникло ощущение, будто я — препарат на предметном стекле. И очень скоро меня положат под микроскоп и начнут изучать. Автоответчик в гостиной замолк. Уайрман чертыхнулся и начал слушать сообщение второй раз. Я продолжал есть хлопья. Время, которое я провёл на берегу до прихода Уайрмана, полностью выпало из памяти. Точно так же, как и время, проведённое мною на больничной койке сразу после несчастного случая.
Я достал из коробки последнюю горсть хлопьев, затолкал в рот. Проглотил. Хлопья застряли в горле, и это было хорошо. Просто отлично. Я надеялся, что они меня задушат. Я заслуживал того, чтобы задохнуться. Но потом комок соскользнул вниз. Волоча ноги и прихрамывая, я вернулся в гостиную. Уайрман смотрел на автоответчик округлившимися глазами.
— Эдгар… мучачо… во имя Бога?..
— Одна из картин.
Я по-прежнему волочил ноги, но теперь набил желудок, и мне хотелось забыться. Хотя бы на время. Не просто хотелось — не мог без этого обойтись. Я сломал черенок… потом пришёл Уайрман. А что произошло в промежутке? Я не знал.