Дьюри
Шрифт:
А говорить ничего не хотелось. И так много сказала. Может быть зря. Не люблю говорить. Слова, если их много, теряют свою ценность и звучат фальшиво. И режут больно этой фальшью.
Маленький Ос, сжавшись всем хрупким телом, словно его били, молчал. И все молчали.
Стало слышно, как дождь шуршит по соломенной крыше, стекает с нее и каплями ударяется о мокрую землю. По лесу пробежал ветер, и еще, и еще раз… И солнце, прорвавшись сквозь тучи, выглянуло и заиграло на мокром окне, на железном чайнике, на глиняных кружках, облитых глянцем.
— Вот и дождь кончился, сынок… — тихо проговорил
4
А я вышла на крыльцо. Тяжело видеть чужую боль, особенно когда ничем не можешь помочь или что-то изменить.
Глубоко вдохнув лесной, пахнущий дождем, мокрым деревом, листвой воздух, мне не хотелось никуда уходить. Так бы и остался на этой поляне, в одном из этих домов под соломенными крышами, с уютными крылечками, маленькими окнами с толстым желтоватым стеклом… вдали от жестокого Ошкура, выжженных деревень, страха и боли.
Солнце припекало все сильней, поднявшись уже над лесом. А я села прямо на теплый деревянный пол крыльца и, откинувшись на беленую стену дома, уже не думала ни о чем.
Но вот дверь в дом открылась, и появился тот, которого я бы хотела взять с собой в ту жизнь, где мне только что было так хорошо.
— Ты меня звала? — тихо спросил дьюри.
— Нет, — улыбнулась я.
— Я ошибся, — пожал плечами он.
Но не ушел. Он сел рядом, положив локти на колени. И некоторое время молчал. А потом я услышала его:
"Мне хорошо с тобой, О"
Повернувшись к нему, я долго смотрела на дьюри, но он молчал и улыбался… глазами… И опять я услышала его:
"Даже когда ты молчишь… Почему?"
А я подумала в ответ:
"Почему тебе хорошо со мной, или почему я молчу? — и рассмеялась, то ли оттого, что не выдержала пафосности этой минуты, то ли оттого, что не знала ответ на этот вопрос… — А может быть, я хочу, чтобы ты сам ответил на этот вопрос…"
Но то, что я услышала в ответ, заставило меня покраснеть:
"Как можно объяснить, отчего тот или другой человек начинает нравиться тебе? Видимо, что-то совпадает… Вдруг, понимаешь, что даже паузы в предложениях делаешь с ним в одном и том же месте… И взгляды, коснувшись друг друга, не бегут быстрее прочь, заменяя случайное прикосновение дурацкой улыбкой, а словно проходят насквозь, выжигая горячую дорожку в тебе… и ты начинаешь приглядываться к тому, кто вызвал это странное ощущение… "
— Зачем тебе мои глупые мысли? — сказала я вслух, чувствуя как горит лицо и бешено колотится сердце.
— Я люблю тебя… — тихо сказал дьюри.
…А солнце уже спряталось вновь. И глухие раскаты грома громыхнули над лесом. Дождь радостно застучал вновь по листьям, по траве, зашуршал по соломенной крыше. Он шел и шел… по мне, по нему, по его и моим рукам… А нам было все равно. Нам было хорошо в этом дожде. Где никому не было дела до нас…
Часть 7
1
Дожди зарядили на всю неделю. Лес стоял притихший, сырой. С ветвей деревьев падали тяжелые капли… Густой туман сменялся моросящим дождем… Он барабанил занудно по толстым стеклам окон, стекал по соломенным крышам, собирался в лужицы. Земля чвакала
Я живу здесь уже неделю. И каждый день, боясь открыть глаза, говорю себе, что вчера был самый счастливый день в моей жизни… И открываю глаза, и вновь он со мной, мой дьюри…
Однако Харзиен исчезает иногда. Его нет подолгу, вот и сегодня, проснувшись на чердаке под соломенной крышей геммы, завернувшись в теплое лоскутное одеяло и глядя в маленькое оконце на клочок серого дождливого неба, я думаю о том, что дьюри нет уже второй день.
Когда я пытаюсь спросить у геммы Лоя, куда исчезает дьюри, он лишь улыбается и говорит, что так надо, и король вернется.
Я же начинаю скучать без него, и тогда, накинув длинный плащ геммы, натянув капюшон, отправляюсь в лес.
И хоть и не знаю здешних мест, и боюсь всяких неведомых мне существ, наверное, обитающих здесь, но больно уж похожи эти места на мои родные, возле Михайловки, где была у бабушки дача, и где всегда в это время мы ходили за грибами…
В первый раз я ушла недалеко. Деревенька оказалась немаленькой. Домишки тянулись еще долго по обеим сторонам широкой просеки, образуя красивую лесную улицу. Высокие сосны поскрипывали стволами, толстый слой влажной хвои скрадывал звук шагов. Иногда из какого-нибудь из домов выходил мужчина, чем-то похожий на Никитари, или выглядывало в окно женское миловидное лицо, очень напоминающее Брукбузельду, и я кивала им головой в знак приветствия. Нет, я не знала никого из них, но они-то наверняка уже знали, что в их деревне живу я, и они приветливо кивали мне в ответ…
Этот народец, живущий в лесах, как рассказал мне Харз, зовет себя уллами. Уллы легко общаются с духами и силами природы, поэтому они и слывут хорошими лекарями. Именно уллы всегда были в большой дружбе с дьюри, и сейчас, в смутное время войны и хаоса, только здесь и можно еще найти надежный приют…
А война, оказывается, и не думала прекращаться. И Харзиен как-то грустно рассмеялся в ответ на мой наивный вопрос, почему же не окончилась война, если Ошкур закрыт…
— Да, Ошкур закрыт, но ведь те ошкурцы, которые были здесь, никуда не исчезли, — ответил он, — и к тому же — война начата не ими. А ивенгами, убившими моего отца и мать… Теперь же они, ивенги, ошкурцы, прибившиеся к ним, и ланваальдцы, злобствуют, отыскивая и убивая тех, кто еще выжил из дьюри и уллов…
Вспоминая этот разговор сейчас, я с болью понимала, что исчезает мой дьюри неспроста. И тревога начинала грызть меня изнутри… И вновь я собиралась и уходила в лес. Здесь в четырех стенах маленького дома мне становилось вдруг тяжело дышать, хотелось вырваться и остаться одной, и просто идти и идти, и молчать…
С каждым разом я уходила все дальше, следуя узенькими, еле приметными тропками жителей деревни.
Отыскала и их родник, где вода выбивалась из каменистой стены неглубокого оврага, стекала в большую, выложенную из камней купель, и падала с почти метровой высоты из нее на землю, образуя озерко…