Дж. Б. Ш., модель 5
Шрифт:
— Все это только у нас в голове, — заметил мистер Шоу, чуть покосившись на своего молодого спутника.
— Мистер Шоу! Вы читаете мысли?
— Чушь. Я читаю лица. Всего-навсего. На вашем ясно все написано. Я взглянул — и увидел Иова страждущего, Моисея перед Неопалимой Купиной. Подойдите сюда. Давайте заглянем в Бездну и посмотрим, чем занимался Бог десять миллиардов лет, прошедшие после того, как он столкнулся с самим собой и породил Пространство.
Они стояли и обозревали Вселенную, считали звезды до миллиарда и дальше.
— О-о! — простонал вдруг молодой человек, и из его глаз закапали слезы. — Почему я не жил, когда жили вы, сэр? Почему я
— Самый лучший Бернард Шоу — я, — возразил старик, — одна начинка, и никакой тебе подгорелой корочки. Фрак на человеке лучше самого человека. Держись за фалды, и ты не погибнешь.
Вокруг простирался Космос, огромный, как первая мысль Бога, глубокий, как его первый вздох.
Они стояли — один высокий, другой маленький — у обзорного окна, и когда им хотелось увидеть, во всем ее великолепии, туманность Андромеды, им достаточно было нажать кнопку, и электронный глаз, словно втянув туманность, мгновенно ее увеличивал и приближал.
Напившись звезд, молодой человек перевел дыхание.
— Мистер Шоу, вы можете сейчас? Скажите это. Ну вы сами знаете, что я люблю.
— Знаю, по-вашему, мой мальчик?
Глаза мистера Шоу весело сверкнули.
Весь Космос был вокруг них, вся Вселенная, вся ночь небесного Существа, все звезды и все провалы между звездами, и беззвучно несся своим курсом корабль, а экипаж был занят работой, развлечениями или своими любовными игрушками, и только эти двое стояли, вглядываясь в Тайну, и говорили то, что не могло не быть сказано.
— Скажите это, это мистер Шоу.
— Ну что ж…
Мистер Шоу остановил взгляд на звезде, отстоявшей от них примерно на двадцать световых лет.
— Что мы такое? — спросил он. — Да всего-навсего чудо энергии и вещества, претворяющих себя в воображение и волю. Невероятно. Жизненная Сила экспериментирует с разными формами. Одна из форм — вы. Еще одна — я. Вселенная собственными криками пробудила себя к жизни. Мы с вами — один из этих криков. Творение ворочается в своей бездне. Мы нарушили его покой, пока в своих грезах искали для себя форму. Пустота заполнена крепким сном, десятью миллиардами умноженных на миллиард и еще раз на миллиард столкновений света и вещества, не ведающих, что они существуют, спящих в движении и движущихся лишь для того, чтобы наконец-то открыть глаза и пробудиться к реальности собственного существования. Среди всего этого мельтешенья и неведенья мы — слепая сила, как Лазарь карабкающаяся из могилы в миллиард световых лет глубиной. Мы взываем к себе. Мы говорим Жизненной Силе: Лазарь, восстань из гроба. И вот так Вселенная, в бесконечности смертей, тянется неуклюже сквозь Время, чтобы нащупать свою плоть, и обнаруживает, что ее плоть — мы. Мы находим путь к ней, она — к нам, и оказывается, что она для нас так же прекрасна, как прекрасны для нее мы, потому что мы и она — Одно.
Мистер Шоу повернулся и посмотрел на своего молодого друга.
— Вот вам, пожалуйста. Теперь довольны?
— Еще бы. Я…
Молодой человек умолк.
Позади них, в дверях комнаты обзора, стоял Клайв. Издалека, из маленьких кают, где члены экипажа играли со своими огромными куклами в любовные игры, доносилась пульсирующая музыка.
— Так-с, — сказал Клайв, — что здесь происходит?
— Что происходит? — непринужденно подхватил Бернард Шоу. — Да всего-навсего столкновение двух энергий, вызванное смущающими недоумениями. Это вот хитроумное приспособление, — он дотронулся до своей груди, — выражает заложенные в компьютер мнения. А вон то генное скопление, — он кивнул на своего
Как на шарнире, голова Клайва повернулась к Уиллису.
— Черт подери, да ты свихнулся! Ну и хохоту было за обедом, ты бы только слышал! Что вас со стариком водой не разольешь и все болтаете — вот над чем смеялись. Все болтаете и болтаете! Слушай, идиот, через десять минут твоя вахта. Смотри не опоздай! О, Боже!
И дверной проем опустел. Клайв исчез.
Молча Уиллис и мистер Шоу поплыли по трубе назад, к складу за огромными машинами.
Старик снова сел на пол.
— Мистер Шоу, — Уиллис тряхнул головой, негромко фыркнул, — черт знает что. Почему вы кажетесь мне более живым, чем все, кого я знаю?
— Ведь вас, мой дорогой юный друг, — ответил очень мягко старик, более всего, насколько я понимаю, согревает тепло Идей? А я — ходячий памятник понятиям, я — филигранные барельефы мысли, я — электронная одержимость загадками философии и бытия. Вы любите понятия. Я — их вместилище. Вы любите, когда в ваших снах есть движение. Я двигаюсь. Вы любите болтовню и краснобайство. Я — непревзойденный краснобай и болтун. Вместе мы разжевываем Альфу Центавра и выплевываем всечеловеческие мифы. Мы мусолим во рту хвост кометы Галлея и мучим Конскую Голову, пока она не закричит не своим голосом: «Дядя!» и не перестанет противиться нашей воле творить. Вы любите библиотеки. Я — библиотека. Пощекочите мне бока, и я изрыгну мелвилловского Кита, Призрачный Фонтан и все прочее. Пощекочите мне ухо, и своим языком я выстрою «Республику» Платона, вы будете управлять ею и в ней жить. Вы любите игрушки. Я — Игрушка с большой буквы, чудесная забава, заложенный в компьютер…
— …друг, — договорил тихо Уиллис.
Не пламя, а тепло было во взгляде, которым ответил ему мистер Шоу.
— Друг, — повторил за Уиллисом он.
Уиллис повернулся, собираясь уйти, но остановился и посмотрел снова на странную старческую фигуру, сидевшую в полутьме, прислонившись к стене склада.
— Я… боюсь уходить. Иногда мне кажется, будто с вами может что-то случиться.
— Я уцелею, — задиристо сказал Шоу, — если вы предупредите своего капитана, что приближается огромный метеорный рой. Нужно, чтобы он изменил курс на несколько сот тысяч миль. Договорились?
— Договорились.
Но все равно Уиллис не уходил.
— Мистер Шоу, — проговорил он наконец, — чем вы заняты, когда мы, остальные, спим?
— Чем занят? Ну и вопрос! Слушаю камертон. Потом пишу симфонии, которые слышу только я.
Уиллис исчез.
В темноте, один, старик уронил голову на грудь. Улей темных пчел ласково загудел под его сладким, как мед, дыханием.
Четырьмя часами позднее Уиллис, уже после вахты, вошел на цыпочках в свою каюту.
Там, в полумраке, его ждал рот.
Рот Клайва. Этот рот облизал языком губы и зашептал:
— Говорят все до единого, что ты ведешь себя как дурак, ходишь к интеллектуальным мощам, которым уже двести лет, — ты ходишь, ты. Господи, да ведь завтра придет психомедик и сделает рентгеновский снимок твоей глупой башки!
— Лучше это, чем то, что делаете вы каждую ночь с вечера до утра.
— Мы занимаемся собой.
— Тогда почему вы мешаете заниматься собою мне?
— Потому что твое поведение противоестественно. — Язык обежал губы. — Нам тебя не хватает. Вчера вечером мы свалили посреди бесильни в кучу все роскошные игрушки и…