Дж.Д. Сэлинджер. Идя через рожь
Шрифт:
В финале рассказа вновь появляется обыкновенный, но нашедший себя в жизни Джон Смит. Из этого финала ясно, какие он извлек для себя уроки и как избавился от позерства и высокомерия. К тому же Смит не только не бросает свое искусство, но сливается с ним, что гораздо вернее передает ценность личности, нежели семнадцать автопортретов.
Из рассказа явствует, что подобно своему герою сам Сэлинджер также искал путь к просветлению. Поэтому, несмотря на множество католических метафор, рассказ не льет воду на мельницу христианской догмы. То, что испытал Джон Смит, — абсолютно в духе дзен-буддизма. В дзене такое внезапное, подобное вспышке, озарение называется «сатори». Оно индивидуально, интуитивно и противоположно рассудочному знанию. Сатори может быть пережито человеком любого вероисповедания. Неожиданный и моментальный, как молния, всполох света настигает того, чье «я» уязвлено.
«Голубой период
После успеха «Над пропастью во ржи» Сэлинджер надеялся, что, живя на Манхэттене, он сумеет затеряться в толпе. Его постигло глубокое разочарование. У него развился страх быть узнанным, который, вкупе с соблазнами большого города — разнообразием светских мероприятий и романтическими свиданиями, — не позволял совмещать нормальную жизнь в Нью-Йорке с сосредоточенной писательской деятельностью. У Сэлинджера созревал замысел нового романа, но для его осуществления требовалось место гораздо более тихое, чем Нью-Йорк.
Сэлинджер собрался было отправиться после 1 января но Флориду и Мексику и там всерьез приняться за новую книгу. Обстоятельства, однако, сложились так, что ему пришлось задержаться в городе до марта, причем главным препятствием к отъезду стала смена караула в «Нью-Йоркере».
Большинство нью-йоркерцев полагало, что преемником Гарольда Росса будет глава отдела прозы Гас Лобрано. Несомненно, Сэлинджер также надеялся, что бразды правления перейдут к его давнему другу. Хотя Лобрано часто выражал неудовлетворенность произведениями Сэлинджера, он всегда делал это с необходимой долей уважения. Среди редакторов журнала Сэлинджер имел репутацию «трудного» автора. Сверхчувствительный ко всякой критике и нетерпимый к правке, он очень часто раздражался и даже злился, если к его текстам придирались. Лобрано сумел найти подход к Сэлинджеру. Замечания свои он преподносил в мягкой форме, с тысячей реверансов и извинений. К тому же Лобрано никогда не пренебрегал недовольством Сэлинджера и — самое важное — знал, когда автора нужно просто оставить в покое. Учитывая все это, можно предположить, что Сэлинджер считал выгодным для себя назначение Лобрано на пост главного редактора «Нью-Йоркера».
И вдруг из тумана вырисовалась непонятная фигура Уильяма Шона. Когда в конце января было объявлено, что на место Росса посажен Шон, Сэлинджер испытал разочарование, а Лобрано — обиду. Ведь Сэлинджер никак не мог предвидеть, что Уильям Шон станет ревностным почитателем его таланта и что их мироощущения удивительным образом совпадут.
Хотя Шон еще с 1933 года занимал самые разные должности в журнале, сотрудники мало что знали о нем. Держался он обособленно, ни с кем в доверительных отношениях не состоял, и его репутация базировалась в основном на сплетнях и вымыслах. Различие между Россом и Шоном бросалось в глаза. Гарольд Росс был человеком живым и компанейским, журналом он руководил с шумной развязностью. Шон же был подчеркнуто сдержан и вежлив. Первое, что сделал Шон на посту главного редактора, — перепланировал кабинет Росса, а сам переехал в противоположный конец здания. Самолюбивой редакторской «семье» такой шаг показался угрожающим, и по издательству поползли самые невероятные слухи.
Согласно одной версии, в 1924 году Шон чуть не сделался жертвой печально известных убийц Леопольда и Лёба. Горя желанием подтвердить или опровергнуть этот слух, команда сыщиков-любителей из «Нью-Иоркера» тайно отправилась в 1965 году в Чикаго, чтобы просмотреть стенограммы суда над Леопольдом и Лёбом. Не найдя в них никакого упоминания о Шоне, разочарованные журналисты вернулись в Нью-Йорк. Задать же вопрос самому Шону никто из любопытствующих не решился. О таком никто не мог даже помыслить.
Уильям Чон, родившийся в 1907 году в Чикаго, высшего образования не получил. Фамилию он поменял, чтобы ее азиатское звучание не сбивало людей с толку. При всей своей обходительности и лояльности он был фигурой чрезвычайно эксцентричной. Его помешательство на приватности сочеталось с множеством фобий. Шон страдал клаустрофобией, смертельно боялся огня, машин, животных и высоты. Говорили, что он носит в портфеле топорик на случай, если застрянет в лифте. Казалось, с грузом подобных страхов по карьерной лестнице высоко не взберешься, однако Уильям Шон обладал таким природным талантом и интуицией, таким острым редакторским глазом, что, несмотря на застенчивость, неизменно первенствовал. По общим отзывам он был великолепным профессионалом, высоко ценившим мнения своих авторов и отстаивавшим
Вскоре после воцарения Шона с Сэлинджером связался его бывший учитель Уит Бернетт. В журнале «Стори» готовился специальный выпуск, и Бернетт спрашивал, не согласится ли Сэлинджер, чье имя еще гремело после выхода «Над пропастью во ржи», прислать какой-нибудь рассказ. «Мы уже давно ничего от вас не получали», — писал Бернетт. Сэлинджер отказался. Он не простил Бернетту инцидента с антологией «Молодые люди». И никогда не простит.
Тогда же Сэлинджеру пришлось иметь дело с Джоном Вудберном и «этими ублюдками» из «Литтл, Браун энд компани». Прошло уже семь месяцев со времени публикации романа, и «Литтл, Браун энд компани» вместе с Дороти Олдинг настаивали, чтобы Сэлинджер подумал над возможностью составить сборник рассказов. Идея эта, родившаяся у Сэлинджера еще в 1944 году, обсуждалась с апреля 1951 года. Сначала Сэлинджер встретился с Роджером Мэчелом, представителем Джейми Хэмилтона в Нью-Йорке. Когда Мэчел сообщил о намерениях Сэлинджера в Лондон, Хэмилтон пришел в восторг, и Сэлинджер, казалось, приготовился к сотрудничеству. Однако, когда начались официальные переговоры с Джоном Вудберном, писатель заколебался. Все еще болезненно переживая инцидент с клубом «Бук оф зе Мане», он поручил вести диалог с издателями своему агенту. А к марту у него созрело решение отложить публикацию сборника. Представив себе, что ему, быть может, заново придется пройти через унижение, пережитое годом ранее, он заявил о своей неготовности заниматься хлопотами, связанными с публикацией книги.
Дело в том, что Сэлинджеру в тот момент и без того хватало проблем. Как мы помним, в одном из писем он признался, как ему трудно сохранять «здравомыслие» в отношениях с таинственной «Мэри», но больше всего его тяготила собственная знаменитость. Он жил в постоянном страхе быть узнанным и каждый раз, выходя из дома, не мог отделаться от ощущения, что за ним наблюдают. Сэлинджер стал избегать людей, сидел запершись в своей мрачной квартире, безуспешно пытаясь работать, не отвечая на телефонные звонки и не открывая конвертов с приглашениями на светские мероприятия. Вскоре он начал жаловаться, что чувствует себя отрезанным от мира узником. Чтобы выбраться из накатывающей депрессии, Сэлинджер предпринял путешествие во Флориду и Мексику, намечавшееся еще на минувший январь.
Маршрут путешествия был намеренно самым неопределенным. Сэлинджеру прежде всего хотелось уехать из города и расслабиться на морском берегу в полном уединении. И хотя он предполагал начать в поездке новый роман, из его корреспонденции явствует, что на самом деле он мало что сделал во время отдыха. Домой он не торопился и оставался в Мексике до июня.
А между тем в майском выпуске лондонского «Уорлд ревью» появился «Голубой период де Домье-Смита». В том же месяце Сэлинджер удостоился премии военной академии Вэлли-Фордж «Выдающиеся выпускники» за 1952 год. Торжественный прием в честь награжденных был назначен на 24 мая. Ожидалось, что Сэлинджер приедет, выступит с речью и получит награду. Извещение о присуждении премии и приглашение на церемонию вручения пришло по почте на адрес Сэлинджера в Нью-Йорке, где его получила сестра писателя Дорис, следившая за порядком в квартире в отсутствие хозяина. Посоветовавшись с братом, она отослала в академию записку, поражающую своей лаконичностью: «Мой брат Дж. Д. Сэлинджер находится вне пределов доступности где-то в Мексике». Эта записка позволила Сэлинджеру уклониться от присутствия на торжественном обеде, не выказав неблагодарности. Вернувшись в Нью-Йорк в июне, он отправил в ассоциацию выпускников письмо с выражением признательности за оказанную ему, хотя и не заслуженную им, честь.
История с наградой от Вэлли-Фордж высветила многие противоречия, заложенные в характере Сэлинджера. Нет никаких оснований полагать, что присуждение премии не польстило ему, и его благодарственное письмо выглядит вполне искренним. Тем не менее он явно испытал облегчение оттого, что оказался за пределами страны, когда должна была состояться церемония вручения. Парадоксальным образом академия премировала писателя за успех его романа «Над пропастью но ржи», книги, полной насмешек над школой. Вряд ли жюри академии сознавало это, вынося свое решение, но Сэлинджер — в полной мере. И он явно не хотел идти на риск повторения ситуации, возникшей во время обеда с Лоуренсом Оливье, да еще в более грандиозном масштабе.