Джамбул Джабаев: Приключения казахского акына в советской стране
Шрифт:
Коня мне седлайте! Мне юрта тесна!
Над степью плывет голая весна!
Запели у юрт черноглазые кыз,
Запенился нежный душистый кумыс,
Над гнездами вьются веселые птицы,
И ржаньем зовут жеребят кобылицы,
И белые лебеди в небе плывут
Над степью зеленою, как изумруд.
Цветущая степь! Ты волшебней мечты!
Огнем самоцветов сверкают цветы!
Степные тюльпаны блестят лепестками.
Как крупные яхонты, розы горят,
И белые лилии льют аромат.
Переводчик, конечно, слукавил, не переведя на русский «кыз» (кстати, девушки — «кыздар», а не «кыз»), И картины весенней степи — не «натурализм»: при всей красочности степи в ней нет роз с лилиями. Джамбул остается верен принципам восточной поэтики с ее пристрастием к флоризмам. Оставшиеся же не переведенными казахские слова придают вполне заурядным стихам легкую экзотическую окраску и «освежают» текст:
Я счастье выразить смогу ль?
Расцвел я, как душистый гуль.
Мне Сталин молодость вернул,
Помолодел Джамбул.
(1938, 5)
Но традиционные топосы в песенном обращении-толгау Джамбула к своему врачу помогают создать трогательный образ безжалостной старости, и последний в истории Казахстана акын становится первым поэтом:
Достиг я, шагая, вершины горы,
А век бесконечен, как песня домбры,
Расходятся ноги, как струны, дрожат.
Стоять не могу, мои ноги стары.
Мой доктор, ты правду Джамбулу скажи,
Не скрой ничего и меня поддержи!
Где встретил я старость — несчастье мое?
Как хочется жить! Как мне хочется жить!
Я ветхой кибитке подобен. В груди,
В глазах и в ушах моих ветер гудит.
Нет сил моих прежних управиться с ним,
А старость не вылечишь. Что ж впереди?
В целом, однако, Джамбула превратили все же в певца соцреализма. Образы, фольклорные по происхождению, призваны были обслуживать далекие от фольклора идеи, и это несоответствие формы и содержания вызывает не социалистический пафос, а комический эффект. И в этом доказательство того, что социалистический фольклор — химера. Идеологических надежд подобный «фольклор» не оправдал, хотя официальная идеология чтит Джамбула по-прежнему. Но кто его читает? В подлинном фольклоре — народном творчестве советской эпохи Джамбул — фигура комичная, и в одной из пародийных переделок «Сент-Луи-блюза» поется:
Джамбул Джабаев
Стилягой стал,
Свою бандуру
На сакс сменял.
Творчество Джамбула ставит перед фольклористом несколько интересных проблем. Пусть «правила», по которым создавались его тексты, по внешности были фольклорными — рецепция их далека
Евгений Добренко
Джамбул. Идеологические арабески
Акын отличается от поэта, помимо прочего, тем, что практически лишен верифицируемого прошлого: подобно тому, как не фиксировано его творчество, в свободном полете находится его биография. Биографию поэта можно сфальсифицировать, а творчество идеологически переформатировать, но сама материя, продукция его неотменима, поскольку зафиксирована и (часто) опубликована. Иное дело акын — его биография и творчество могут быть придуманы от начала до конца. Что и было сделано с Джамбулом.
Если у Стальского, по колодке которого создавался Джамбул, были стихи, которые приходилось долгие годы замалчивать или переинтерпретировать, то у Джамбула все (даже дореволюционные) стихи были совершенно «правильны». Единственно возможная причина этой правильности в том, что все они создавались после 1936 года, когда Джамбулу была фактически придумана задним числом биография и наполнены какими-то произведениями «предреволюционные десятилетия его кипучей творческой жизни поэта-демократа»[27]. Это была настоящая драма: «Пленником в тюрьме народов, какой была Россия под властью самодержавной монархии, чувствовал себя не один казахский певец. Приглушенно звучал его голос. Связанные крылья поэтического вдохновения не позволяли взлететь в поднебесье, скрытое беспросветным туманом»[28].
Поскольку до 1936 года о Джамбуле никто не знал, его биография и творчество до революции записаны не были. Однако в 1937 году, когда слава Джамбула облетела страну, возникла потребность в биографической материализации нового Гомера. За дело взялся русский переводчик Джамбула Константин Алтайский. Составляя его жизнеописание, он применил не совсем обычный способ. Зная, что Джамбул, когда надо, отвечает на вопросы, Алтайский составил подробную анкету из 56 вопросов, охватывающих все важнейшие стороны не только его жизни, но и творчества. Якобы не сразу, в несколько приемов Джамбул, хотя и не без ворчания, все же ответил на все вопросы. Так появилась его первая и единственная «автобиография», которая под названием «Жизнь акына» заняла целую полосу «Литературной газеты», а затем появилась в школьных хрестоматиях. Без ссылки на это жизнеописание, без цитирования его не выходила потом ни одна работа о Джамбуле[29].
Главный мотив биографии: на протяжении всей своей жизни Джамбул оставался бедняком и только в 1910 году, в 65-летнем возрасте, смог построить себе теплую саманную избу, а до того жил в юрте, проводя большую часть жизни в кочевье[30].
Был ли Джамбул одним из тех акынов, которые, согласно советской интерпретации, «сделались покорным орудием в руках родовой и феодальной знати», или он принадлежал к «лучшей части акынов», которые «выступали на стороне народа»? Несмотря на то что он описывался как борец с феодальным режимом, сам Джамбул не скрывал, что до революции «один Джамбул как будто распадался надвое. Одна его часть принадлежала народной массе, а другая часть — баям, манапам. Все же лучшие чувства и песни свои я всегда посвящал народу. Баям, манапам я пел с меньшей силой. И при этом я всегда с оглядкой думал, что скажет обо мне мой народ»[31]. Однако доминировала все же тема «демократизма», «протеста» и «народности».