Джаваховское гнездо
Шрифт:
— Да, да! В одной твоей мысли больше мудрости, нежели во всем существе Селтонет. Кто наградил тебя ею, певчая птичка?
Глаза Селтонет принимают льстивое выражение. Потом она шепчет еще тише. Едва-едва слышно, таинственно:
— Нина Бек-Израил не только злая, но и жестокая. Она мучит людей.
— Мучит? — слово срывается так громко с губ изумленной Дани, что Селтонет испуганно зажимает ей рот.
— Молчи. Разбудишь девочек. Молчи и слушай. Ты слышала вой в день праздника?
— Да! — упавшим голосом срывается с губ Дани. — Это из зеленой
В глазах Дани страх, смешанный с любопытством.
— Там томится взаперти одинокая узница. Понимаешь? Одна великая, славная, отмеченная самим Творцом душа. И ее, могучую, сильную орлицу, умеющую читать в сердцах людей и в их мыслях, навеки схоронила от них в зеленой сакле княжна Бек-Израил.
Голос Селтонет звучит торжественно. Тонкая рука протянута вперед. Глаза ярко горят в полутьме.
— Хочешь убедиться в истине, душенька? Хочешь увидеть ту несчастную? Хочешь? Селтонет сведет тебя к ней.
Нестерпимая жуть наполняет сердце Дани, жуть и любопытство. Первое сильно, второе еще сильнее. Она борется со своими мыслями, со своим желанием. Таинственным, странным, сказочным кажется ей окружающий мир. Приоткрыть хоть немного его таинственную завесу — вот к чему нестерпимо влечет теперь Даню. И колебание недолго царит в ее душе. Страх побежден.
— Великая душа? Значит, талантливая? Да? Говори же, Селтонет!
— Как ты! Как ты! Ты умеешь заставлять петь золотые струны, ангел, избранный Всевышним. Но ты должна увидеть ее сама и узнать все, все до капли.
— Но почему же она стонет и кричит?
— Дикий джейран, и тот будет кричать, если его посадить на цепь, в неволю, — таинственно отвечает Селтонет.
— Тогда веди меня к ней!
— Одна не могу, надо позвать Селима.
— Беги же за ним!
— Сейчас, солнце мое, звездочка изумрудная, ароматный ландыш долин. Сейчас. А ты накинь скорее платье, пока Селтонет даст знать Селиму.
Ночь длится, полная сказок и грез. Тихо плещет под обрывом Кура. Она как будто на что-то жалуется, как будто на что-то ропщет. Замерли в гордом покое отдаленные горы. Тишина.
Три невысокие фигуры скользят вдоль галереи, спускаются в сад. Впереди Селим. Потайной фонарик спрятан у него под полой бешмета. За ним девочки — Даня и Селтонет.
— Если «друг» узнает — все пропало! — шепчет Селим. — Нас разъединят с Селтонет. Ее запрут в тифлисский институт, меня отдадут в пансион и не пустят в полк в наказание. Знаю. А тебя…
— Молчи! Кто ты, трусливая старуха или джигит? — грозным шепотом роняет его старшая спутница. Потом, помолчав с минуту, обращается к Дане:
— Здесь должен быть розовый куст. От него начинается спуск к Куре в подземелье. Ты никогда не бывала под землею, горлинка северных лесов?
— Нет.
— По ту сторону реки стоят развалины замка, ты видишь? От них расходится много
Чем-то затхлым обдает Даню. Она точно проваливается в какую-то яму.
— Здесь подземная галерейка. Не бойся, голубка, азалия моя. Селим и я укроем тебя от страха.
О, как сладок голос Селтонет. Неужели это она, та же лукавая девушка, что, полная ненависти, зависти и вражды, следила за нею, Даней?
Ручной фонарь скупо освещает узкий, темный проход под землю. Надо идти согнувшись, чтобы не стукнуться о земляной потолок головой.
«Точно в сказке или в средневековых романах Вальтера Скотта», — проносится в голове Дани.
И она осторожно ступает за своими спутниками по узкому, длинному коридорчику.
Минута. Еще минута. Целая вечность в этих минутах, и кажется, нет им конца и счета. Вдруг остановка. Дверь.
Селим с трудом поворачивает ржавую ручку. Со скрипом растворяется она на старых петлях.
Сноп яркого света ослепляет Даню. Невольно зажмуриваются глаза.
Она делает усилие, широко раскрывает их. Небольшая комната, убранная с комфортом, почти роскошью, в восточном вкусе. Огромная висячая лампа спускается с потолка. Яркий свет ее падает на ту, что стоит посреди сакли. Сухая фигура, бронзовое морщинистое лицо, клочья седых волос из-под съехавшего с головы покрывала. Взгляд горящий, пытливый, мрачный. Какие-то искры безумия вспыхивают в нем, вспыхивают и гаснут. По седой голове и морщинам она, эта жуткая, безобразная на вид женщина, почти старуха. Но в глазах сосредоточена таинственная, ушедшая внутрь себя жизнь. Эти глаза молоды на диво и горят ярким огнем. Отталкивающая внешность, страшные глаза.
Даня с трудом делает над собою усилие, чтобы поднять взгляд на женщину.
Какой необыкновенный наряд у старухи. Смесь пестрых цветов, ярких, как у цыганки. И монеты, ожерелья без счета на сухой жилистой шее.
Селтонет первая выступает вперед.
— Привет и дружбу несу к тебе, милостью Аллаха, тетка Леила-Фатьма!
— И от Селима тоже! — почтительно вставляет мальчик, прикладывая, по восточному обычаю, руку к сердцу, устам и лбу.
Женщина не отвечает ни одним словом. Глаза ее впиваются в Даню, как два клинка, как две острые, колкие иглы.
— Кто эта прекрасная незнакомка с синими небесами в очах? — глухим голосом, на татарском наречии спрашивает она Селтонет.
Селтонет что-то быстро-быстро объясняет по-татарски. Даня не понимает ни слова, хотя чувствует, что говорится про нее.
Глаза той, кого зовут Леилой-Фатьмой, жгут ее своим черным пламенем, и ей снова делается невыносимо жутко.
Селим стоит как вкопанный у порога, скрестив руки на груди. Селтонет смолкает.
Женщина еще с минуту пристально глядит на Даню, потом протягивает к ней костлявую, высохшую руку.