Джек Ричер, или Я уйду завтра
Шрифт:
Оказалось, что это целые апартаменты с двойной дверью, как в номере Сэнсома в Северной Каролине, только без копа перед ними. Коридор был пустым, и в нем царила тишина. Тут и там перед дверями номеров стояли подносы с грязной посудой, на некоторых ручках висели таблички «не беспокоить» или заказы на завтрак. Тереза Ли остановилась, еще раз проверила номер комнаты и постучала. Целую минуту ничего не происходило, потом правая створка открылась, и мы увидели на пороге женщину, на которую сзади падал мягкий желтый свет. Ей было лет шестьдесят, возможно, больше. Невысокая, грузная, со стального цвета волосами и простой стрижкой, бледное грубое лицо, жирное,
– Миссис Хос? – спросила Ли.
Женщина опустила голову, моргнула, подняла руки и издала универсальный извиняющийся звук, показывая, что она их не понимает.
– Она не говорит по-английски, – сказал я.
– Она говорила по-английски пятнадцать минут назад.
Свет, который освещал женщину со спины, падал от настольной лампы, стоявшей где-то в глубине номера. На мгновение он потускнел, когда мимо него прошла другая женщина и направилась в нашу сторону. Она была намного моложе, лет двадцати пяти или двадцати шести. Очень элегантная и невероятно, потрясающе красивая редкой экзотической красотой. Похожая на манекенщицу. Она немного смущенно улыбнулась и сказала:
– С вами я говорила по-английски пятнадцать минут назад. Меня зовут Лиля Хос, а это моя мать.
Она наклонилась и о чем-то быстро заговорила на иностранном языке, восточноевропейском, быстро и более или менее на ухо женщине. Она объясняла ситуацию, включая мать в общий разговор. Лицо пожилой женщины просветлело, и она улыбнулась. Мы назвали свои имена, а Лиля Хос представила мать, сказав, что ее зовут Светлана Хос. Мы пожали друг другу руки, крест-накрест, соприкоснувшись запястьями, довольно официально, два человека с нашей стороны и два – с их.
Лиля Хос производила ошеломляющее впечатление, причем ее красота поражала своей естественностью. По сравнению с ней девушка, на которую я пялился в поезде, казалась настоящей фальшивкой. Лиля Хос была высокой, но не слишком, стройной, но в меру, ее смуглая кожа цветом напоминала безупречный пляжный загар. За долю секунды я успел отметить, что у нее длинные темные волосы, ни грамма косметики и огромные, словно подсвеченные изнутри, завораживающие глаза, такого ослепительно-голубого цвета, какого я ни разу в жизни не видел. Она двигалась грациозно и без суеты. Лиля Хос казалась то юной голенастой девчонкой-сорванцом, то становилась взрослой и сдержанной. В какой-то момент возникало ощущение, что она не имеет ни малейшего понятия о своей привлекательности, но уже в следующее мгновение вела себя так, будто стеснялась ее. Маленькое черное платье, скорее всего купленное в Париже, наверняка стоило больше автомобиля. Впрочем, она не нуждалась в изысканных нарядах, потому что могла бы надеть балахон, сшитый из старых мешков из-под картофеля, без всякого урона для собственной внешности.
Мы прошли за ней в апартаменты, состоявшие из трех комнат – гостиной посередине и двух спален по обе стороны от нее. Гостиная была обставлена по полной программе, включая обеденный стол, на котором стояли остатки ужина, заказанного в номер. В углах комнаты лежали мешки из магазинов – два из «Бергдорф Гудмэн» и два из «Тиффани». Тереза Ли достала свой значок; Лиля Хос подошла к столику с зеркалом, взяла там две тоненькие книжечки и протянула ей. Она считала, что в Нью-Йорке, когда к тебе приходят официальные лица, следует показывать документы. На паспортах в центре обложки красовался золотой орел, а над и под ним кириллицей было написано нечто похожее на английское НАЧОПТ ИКРАИНА. Ли пролистала их и положила назад на столик.
Потом
– Я очень сожалею о том, что случилось со Сьюзан Марк, – сказала Лиля Хос.
У нее был низкий голос и четкое произношение. Она очень хорошо говорила по-английски, с легким акцентом и немного слишком формально, как будто изучала язык по черно-белым фильмам, американским и английским.
Тереза Ли молчала, и тогда я сказал:
– На самом деле мы не знаем, что случилось со Сьюзан Марк – ну, кроме очевидных фактов.
Лиля Хос кивнула, вежливо, изящно, немного виновато.
– Вы хотите знать, какое я имею к этому отношение, – проговорила она.
– Да, хотим.
– Это длинная история, но позвольте мне сразу сказать, что она не объяснит вам того, что произошло в поезде метро.
– Давайте послушаем вашу историю, – сказала Тереза Ли.
И мы ее услышали. Первая часть представляла собой чисто биографические сведения. Лиле Хос было двадцать шесть лет, и родилась она на Украине. В восемнадцать вышла замуж за русского. Он активно занимался бизнесом, который в девяностых процветал в Москве, сумел заполучить у разваливающегося государства контракты на аренду нефтеносных участков, а также права на добычу угля и урана и стал миллиардером, чье состояние оценивалось однозначной цифрой до нулей. Следующий шаг состоял в том, чтобы сделать цифру двузначной, однако ему это не удалось. Дорога была очень узкая, и все стремились на нее втиснуться, но места не хватало.
Год назад перед ночным клубом конкурент убил русского мужа Лили Хос выстрелом в голову. Его тело пролежало на снегу на тротуаре весь следующий день. Это было своего рода послание в московском стиле. Овдовевшая Лиля Хос поняла намек, обналичила деньги и перебралась вместе с матерью в Лондон, который ей очень нравился. Она собиралась остаться там навсегда, ничего не делая и не зная нужды.
– Всем известно, что молодые люди, которые становятся богатыми, готовы помогать своим родителям, – сказала Лиля Хос. – Так, по крайней мере, поступают поп-звезды, знаменитые актеры кино и спортсмены. И это очень характерно для украинцев. Мой отец умер еще до того, как я родилась, и у меня никого нет, кроме матери. Естественно, я предложила ей все, что только можно пожелать: дома, машины, путешествия, круизы. Она от всего отказалась, но попросила меня об услуге. Она хотела разыскать одного человека из своего прошлого. Как будто пыль осела после долгой и беспокойной жизни и она наконец смогла отдать себя тому, что значило для нее больше всего на свете.
– И кем был тот человек? – спросил я.
– Американский солдат по имени Джон. Больше мы ничего не знали. Сначала мама говорила, что он был просто знакомым, но потом выяснилось, что он проявил к ней исключительную доброту в определенный момент и в определенном месте.
– Где и когда?
– В Берлине, в очень короткий промежуток времени в начале восьмидесятых.
– Очень мало данных.
– Все это произошло в 1983 году, до того, как я родилась. Про себя я думала, что пытаться найти человека – задача безнадежная, и считала, что моя мать поглупела на старости лет. Но с радостью начала поиски. Не волнуйтесь, она не понимает, о чем мы говорим.