Джек Восьмеркин американец [3-е издание, 1934 г.]

Смирнов Николай Николаевич

Без всякого раздумья Джек начал барабанить в темное окно.

— В чем дело? Кто? — спросил из избы злой и сонный голос Николки.

— Это я, отопри.

— Кто?

— Ну, Яков Восьмеркин, отопри, говорю.

— Я вот тебя сейчас дробью попотчую. С ума сошел, что ли?

— Нет, с ума не сходил. Отопри дверь, Николка. Пусти в избу. Предлагаю с завтрашнего дня коммуну строить.

— Коммуну? Сейчас.

В избе загорелся огонек.

Глава третья

Польза табака

Острый

сигарный дым стоял в избе голубым облаком, как в каком-нибудь американском баре. Но курильщики собрались сюда не для того, чтобы выпить содовой и поговорить о пустяках. Обсуждался план работ коммуны «Новая Америка», устав которой был только что принят единогласно.

Впрочем, на обсуждение устава много времени не потратили. Был принят обычный, типовой устав. Долгое время лежал он у Капралова на печке в тряпке. Теперь Василий торжественно принес эту маленькую розовую книжку в избу Восьмеркиных.

— Дождалась-таки своего времени, — сказал он и положил книжку на стол.

Устав прочли и приняли, то есть в пустые места его, там, где стояли точки, вписали название коммуны, адрес и число членов.

Количество членов оказалось значительно больше, чем ребята вначале думали.

Когда в Починках узнали, что Яшка Восьмеркин неизвестно почему взбесился и пошел в коммунары, деревня дрогнула. Среди мужиков не было ни одного человека, который считал бы, что Яшка прогадал с табаком. Все знали, что на сигарах он заработал тысячу, и эта сумма казалась крестьянам невероятно большой, прямо чудовищной.

О величине этой суммы крестьяне судили хотя бы по тому что в хлеву у Восьмеркиных появилась хорошая серая корова, каких в деревне раньше не бывало. Сам Яшка ходил в непромокаемом пальто и спал на кровати с сеткой. А сестра его, Катька, однажды в небольшой дождь прошла через всю деревню под коричневым зонтиком. Разве все это не говорило за то, что табачок себя оправдал, а Яшка — умница, заработал большие деньги на пустяках?

Вот почему в первый же день, как по деревне прошел слух о коммуне, пожелало записаться двадцать три двора. Правда, часть тут же отсеялась, когда коммунары заявили, что надо вносить пай лошадьми и коровами. Но четырнадцать мужиков, больше из молодых, все-таки остались, с женами — двадцать пять членов, а если считать с ребятами и стариками, то сорок человек. При них десять лошадей и пятнадцать коров; кур до сотни. Земли, вместе с огородами, восемьдесят гектаров; с покосами — вдвое. Таких результатов не ожидали коммунары. Вот почему теперь они курили Яшкины сигары и пускали дым, как настоящие победители.

Но председатель коммуны Яков Восьмеркин молчал и очень недовольно подсчитывал что-то на бумажке.

— Мало земли, товарищи, — наконец произнес он, — не с чем начинать.

— Как так мало? — закричал Капралов. — Ты с картофельного поля сколько табаку снял? А у нас земли в сто раз больше.

Но Джек разъяснил всем, что теперь расчет идет не

на табак, а на пшеницу. «Вирджинию» будут сеять в последнюю очередь. Ведь если много табаку развести, совсем зарезаться можно. Надо засеять зерновых не меньше восьмидесяти гектаров. Потом коровам хороший корм нужен, а для этого тоже земля требуется. Да и работников много: чтоб всех занять, придется какую-нибудь огородную культуру развести. Одним словом, как ни вертись, пятидесяти гектаров нехватает. Без этой же добавки коммуна крестьянских дел не поправит и бедность останется прежняя.

— Да где же землю взять? — закричал Бутылкин. — Легко сказать — пятьдесят гектарчиков. Ведь их прежде найти надо. А где найдешь?

— Надо что-нибудь придумать, — сказал Джек. — Вот я здесь все рассчитал. Смотрите, если не верите.

Николка Чурасов взял лист, просмотрел его бегло и заявил:

— Ясное дело, без прирезки не обойдемся. Придется землю требовать.

— Где?

— Известно где: в городе. Раз мы теперь коммуна, нам отказа не будет.

И, обращаясь к Капралову, который был выбран секретарем, сказал:

— Пиши заявление.

Капралов под диктовку Николки и Джека написал от имени коммуны заявление в земельное управление о добавочной прирезке земли. Все грамотные коммунары подписались на бумаге. Потом составили список членов коммуны в прошение о регистрации. Все эти бумаги Джек аккуратно завернул в газету и спрятал в карман. А затем надел непромокаемое пальто и картуз.

— Куда ты? — спросил Капралов. — Нешто заседание кончилось?

— Кончилось. Больше говорить не о чем. Надо в город за землей итти. И тебе со мной придется.

Николка Чурасов Джека поддержал:

— Довольно языком болтали два года. Шагайте в город, ребятишки. Я сам еще записочку напишу одному знакомому парню, товарищу Бабушкину. Он в комсомоле работает и, может быть, помощь окажет.

И Николка тут же на куске бумаги написал записку, довольно нескладную, но разъясняющую суть дела: коммуне нужна земля, помоги.

— А что же нам-то теперь делать? — спросил Сережка Маршев, видимо недовольный, что общее собрание так быстро кончилось.

— До Чижей нас проводите, — ответил Капралов. — Подписи под уставом в сельсовете заверить надо.

Все высыпали на улицу. Но Джек вдруг задумался, вернулся в избу и забрал с собой сигары и табачные листья. Рассовал все это по карманам и присоединился к коммунарам.

Коммунары шли тесной группой, молча. Каждый понимал, что минута важная: провожают в город первых депутатов. Николка закричал, когда вышли в поле:

— Ну, двинулась деревня-матушка! Теперь уж назад не повернем.

И все заговорили о том, что Починки действительно тронулись с места и начинается новая жизнь.

В Чижах, в сельсовете, засвидетельствовали подписи. Пока секретарь дышал на печать и прикладывал ее к бумагам, откуда-то появился Павел Павлович Скороходов со связкой баранок на шее. Он начал расспрашивать, в чем дело, а когда узнал о коммуне, отозвал Джека и стал приглашать к себе в гости.

— Выпьем на радостях по маленькой, — шептал он Джеку на ухо, чтоб коммунары не услыхали.