Дженкинс
Шрифт:
– Дженни...Они оттают.
– Думаешь? Может быть, однажды мистер и миссис Ханжа снизойдут и до нас, – саркастически проговорила девушка, но потом стала серьезней. – Хотя знаешь, я пока прекрасно обхожусь без них. Правда.
Пайп понимала, что Дженни лукавит, но ничего не стала возражать. Возможно, и она, и ее родители поймут, как пусты подобные ссоры, которые сейчас, конечно, кажутся им драмой века, и не без оснований. Но только они совершенно меркнут перед настоящим горем. Сестры Холливелл отдали бы все, чтобы вернуть тех, кого они потеряли. Смерть примиряет всех со всеми.
***
Это
Билли плохо помнила, что происходило с ней в следующие минуты и часы. Ее сознание сыграло с ней дурную шутку, явно не желая сохранять детали этих событий. О своем состоянии она знала только со слов сестер, которые, пусть и неохотно, но поддались ее настойчивым просьбам и поведали, что…
Первые несколько мгновений Билли была невменяема. Когда до утомленного мозга дошла картинка смерти сестры, полученная минутами ранее, когда, наконец, увиденное было принято за случившееся, за непреложный факт, за действительность, за нечто необратимое, но реальное, она рухнула на пол и зашлась в рыданиях.
Эта истерика продолжалась долго, возможно, слишком долго. Холливеллы пытались привести ее в чувство, оттащить, вернуть в особняк, но все было бесполезно. Мышление девушки было затуманено, движения – бесконтрольны. Она царапалась и кусалась, хотела убить их, искалечить, разорвать на кусочки, как и каждого, кто к ней прикоснется. После того, как ведьмы, наконец, оставили ее в покое, вспыхнувшая звериная ярость, не найдя выхода, перекинулась на нее саму. Это было страшное зрелище: Билли вопила и бесновалась, пыталась рвать на себе волосы, ломать ногти, делать что угодно, чтобы как-то унять этот сочащийся сосуд в груди. Ей хотелось разодрать кожу в клочья, выпустить наружу кровь, мучить и истязать себя до тех пор, пока не притупятся все чувства, пока сознание не померкнет. В этой жуткой агонии не осталось ничего человеческого: воспитание, цивилизация, разумность были отброшены в сторону, стерты, уничтожены. Она больше не была Билли Дженкинс, она была животным, которое в своей жестокости не щадит даже себя самого. Животным, которое, попав в капкан, спасается, отгрызая себе лапу.
Снова и снова, снова и снова…Пока, наконец, не лишилась сознания, изнуренная своим собственным сердцем.
Очнулась Билли уже в комнате Фиби, где жила некоторое время до этого. Сначала надеялась обмануть себя, считая все случившееся – Великую Битву, предательство Кристи и ее смерть – сном, жутким кошмаром, в котором заплутал ее растерянный разум. Как бы ей хотелось проснуться дома и увидеть родителей! Но иллюзии не помогали, у них не было опоры, им не на чем было укрепиться и пустить корни, поэтому настоящее растоптало их в одно мгновение: открыв глаза и увидев встревоженные лица Пайпер, Фиби и Пейдж, Билли все поняла. Сестры суетились вокруг нее, а она смотрела на все остекленевшими взором. Только неимоверная слабость не позволяла ей уйти из этого гостеприимного дома. Она не хотела никого видеть. Слышать. Знать. Отупление, которого девушка ждала, как избавления, пришло. Билли автоматически здоровалась каждое утро с сестрами, глотала безвусную пищу, смотрела телевизор…Все внешние воздействия проходили сквозь нее, не оставляя следа. Жжения в груди это, правда, не успокаивало, но Билли радовалась своей апатии, считая, что это признак приближающегося конца.
Однако вскоре опять полились слезы. Они текли несколько дней, как из лопнувшей бочки. Ей казалось, что вместе с ними ее покидает жизнь…Но нет, сердце упрямо продолжало отстукивать свой ритм. Смерть, ласковая освободительница,
А слезы не принесли облегчения.
Ничего не принесло.
А потом…
Она заперлась в комнате, опустила шторы и пролежала в темноте пару недель.
***
– Ладно, расскажи лучше, как тебе нравится быть женой, – попросила она, отмахиваясь от грустных мыслей; глаза заблестели в предвкушении.
– О! –хихикнула и чуточку зарделась девушка. – Вообще довольно приятно. Хотя и необычно. Я только привыкаю к незнакомому чувству. Многое совсем не так, как представлялось. Многое гораздо проще теперь. Да и вообще – удивительно постоянно быть вместе... по закону. Понимаешь?
Пайпер кивнула. Ей уже плохо помнились первые месяцы замужества. Но, вероятно, она пребывала в состоянии абсолютного блаженства, ведь для них с Лео быть вместе "по закону" значило намного больше, чем для простых смертных!
– Конечно, некоторые вещи, о которых никогда не задумывался, выплывают наружу. Мы ругаемся. Если разведемся, то из-за графы "неразрешимые противоречия", – Дженни задорно тряхнула головой, кольца в ушах зазвенели. – Он очень спокойный и с кучей здравого смысла. Я просто бомба. Знаешь, ору, а муж (Пайпер знала, что она сейчас смакует это слово на языке) скажет: "И зачем ты тратила деньги на краску, у тебя лицо сейчас сливается с волосами, никакого эффекта!". И ведь знает, что этот цвет волос у меня натуральный, а я уже не злюсь.
Пайпер подавила смешок: это было так похоже на ее собственную жизнь и отчасти на брак Пейдж и Генри. Вообще все сестры Холливелл были темпераментными особами, но каждая по-своему. Пайпер и сейчас еще порой выступала паникершей, Пейдж была жуткой упрямицей и часто капризничала, а в Фиби эмоции били ключом. И лишь Прю...
– Это нормально, – быстро заговорила она, замораживая закипающие слезы, но не своей магической силой, а усилием воли.– В этом и состоит прелесть брака. Когда вы так непохожи и так едины одновременно. Хотя у всех это происходит по-разному. Ну, Фиби могла бы больше рассказать тебе об этом.
– Фиби? Да, она просто супер. Я читала ее газету. А как Прю поживает?
Нет. Не плачь. Пожалуйста, дыши. Дыши. Глаза увлажнились, но, резко сжав губы, Пайпер заставила каждую мышцу замереть.
– Она...
Ну!
Пайпер закрыла глаза руками. Она ненавидела встречать людей из прошлого еще и поэтому. Ей опять стало стыдно, неимоверно, мучительно стыдно, что она сидит тут, живая, невредимая и при параде, открывает ресторан, раздает интервью и болтает о пустяках. Эту боль не унять и не измерить.Почему так, почему?
Ногти впились в запястье.
– Она умерла. Прю, она...
– Ох, Боже, прости. Пайпер, прости меня.
Женщина никак этого не ожидала, а Дженни подскочила и порывисто обняла ее. Ну нет. Нечего ее жалеть. Теперь она непременно разрыдается. А ей не хотелось, чтобы ее подчиненные видели ее такой – сломленной и беззащитной, с растекшейся тушью и красным носом. Черт! Какая тушь?! Второй прилив стыда и боли заставил ее задрожать, и Дженни еще крепче прижала к себе, словно баюкая.