Джентльмен с Харви-стрит
Шрифт:
Он едва ли поверил, когда в очередной раз явившись в больницу, ощутил теплые руки, обвившие его шею: «Папочка, дорогой, я вспомнила всё. И просто обязана видеть Мишеля!»
– Мне сообщить ему о тебе? Он заберет тебя из больницы.
– Нет, нельзя ему говорить: он меня не отпустит.
– Почему?
Взгляд, которым его милая Грейс на него посмотрела, снарядом взорвался в душе Ричарда Стаффорда. Даже в глазах потемнело после нескольких вспышек.
– Я расскажу тебе, только не делай скоропалительных выводов – я
Он обещал быть спокойным... и был. Целых тридцать восемь часов и шестнадцать минут. А потом, прихватив револьвер и снотворный свой порошок, он отправился на свидание с тем, кто убил его внука.
После того, что поведала ему Грейс, он как-то сразу уверился: де Моранвилль виноват. Пусть дочь и пыталась себя обмануть, придумывая ему оправдания, Стаффорд, разворошив пепел внутри, преисполнился дикой решимости отомстить за любимого внука.
И одного его жалкого вида, когда он, распластавшись по полу, выл белугой, ему было мало.
Грейс неправа: такое невозможно простить.
И оставить.
Он ведь пьян и едва ли что-нибудь вспомнит на утро...
Так и продолжит жить дальше, а мальчик, задушенный им, давно рассыпался в прах.
Стаффорд вернулся, точно уверившись, что Грейс с Кэмпбеллом покинули это место. Опять прошел через сад, скользнул в неплотно прикрытую дверь (он нарочно ее не захлопнул, когда уходил) и вошел в библиотеку...
В руке он держал револьвер.
– Стаффорд, дружище, ты здесь зачем? – пьяно проблеял де Моранвилль. – Пришел пропустить со мною стаканчик? – Он схватил недопитый стакан с алкоголем, в который раньше, прийдя сюда с Грейс, Ричард Стаффорд подсыпал свой порошок, и осушил его одним длинным глотком.
– Ты убил моего внука, Мишель, – убийственно холодно произнес его гость. – И ты должен за это ответить.
– Что... ик... – пьяница кое-как сфокусировал на нем взгляд, – ответить... Я... ик... не совсем понимаю...
– Не понимаешь? В самом деле, убийца? – Стаффорд поднял револьвер и нацелил его мужчине в лицо. – Моя дочь, может быть, и способна простить тебя, что ж, она всегда была доброй девочкой, но не я. – Рука его задрожала, и говоривший сильнее сжал пальцы на рукояти. – Ты не смеешь жить, когда умер Анри. Как вообще можно жить с таким грузом на сердце? – вопросил он, теряя свое хладнокровие. Вскипели слезы в глазах. Он сморгнул. Раз-другой. – Как, Мишель? Я бы сам всадил в себя пулю, лишь бы унять эту боль... Или ты не страдаешь и это все лишь игра?
– Я... я... – с трудом ворочая языком попытался выдать де Моранвилль, но осмысленности в его глазах не было, как, впрочем, и сожаления. Или страха. В них, этих пустых, залитых алкоголем глазах, не было ничего, кроме зияющей пустоты. И она поглотила его, когда голова его, дернувшись, завалилась на спинку кресла, откинувшись так, что кадык, казалось, вот-вот прорвет тонкую кожу.
– Де Моранвилль? – позвал Стаффорд. –
Но тот, усыпленный, если и не алкоголем, то убойной дозой снотворного, громко всхрапнул.
Именно этого и желая, застать мужчину полностью беззащитным (Стаффорд знал, что в честном бою ему зятя не одолеть), теперь он все-таки пожалел, что тот отключился так рано: пусть бы ответил, что на самом деле у него на душе. Сожалеет ли он по-настоящему.
Приходит ли призрак Анри в его сны, как случается это с ним каждую ночь.
Каждую ночь, когда, не умея заснуть без снотворного порошка, он все же проваливается в кошмар, в котором снова и снова незримые руки душат его любимого мальчика, а он не может помочь...
Ричард Стаффорд зажмурил глаза, вспоминая, как наяву тот самый ужас, что испытывает во снах, те отчаяние и боль, муку сильнее любой, испытываемой доныне, – и пальцы его на рукояти оружия перестали дрожать.
– Проклятый убийца! – в сердцах выплюнул он и... нажал на курок.
Что-то теплое брызнуло в лицо Стаффорду, терпко пахнуло кровью и... ужасом. Он проморгался, возвращая себе ясность зрения, затуманенного кошмаром, и увидел вместо де Моранвилля... страшного монстра с развороченной головой.
В ужасе впившись зубами в свой же сжатый кулак, он с трудом сдержал рвущийся крик. Тот застопорил горло, щекоча нёбо... Вот-вот прорвется.
Дышать, только дышать!
И не кричать.
Стаффорд отбросил прочь револьвер и бросился прочь из комнаты. На бегу обтер платком капли с лица... Ярко-алые. Тошнотворно-колючие, будто иглы, впивавшиеся в лицо.
И поймал кэб, внутри которого и кричал снова и снова, но не вслух. Про себя. Так, что сердце едва не взорвалось... И едва не лопнули легкие.
Он не помнил, как добрался до дома, как тщательно вымылся и спалил в камине окровавленную одежду, даже, как вышел к гостям, помнил смутно...
Очнулся уже за столом, когда гости заспорили о политике, а какой-то новый парнишка – что-то в нем Стаффорда привлекло – заступался за бедняков. Глупый ребенок, все это просто ничтожно по сравнению с тем, что случилось сегодня!
Всё ЭТО – он обвел столовую в своем доме и сидящих гостей за столом одним быстрым взглядом – всё ЭТО не имеет значения. Никакого!
Все ЭТО ничто, когда ты убил человека, а вынужден притворяться нормальным...
Но он, Ричард Стаффорд, давно не нормальный.
С самого первого вдоха, когда родила его мать, он был не таким, как другие – увечным. Если не телом, то, конечно, душой – и вот результат.
Сам давно будучи мертвым, он убил человека...
И его окровавленный лик вряд ли когда-то отпустит его.
Как и призрак Анри в его снах...
В тот момент за столом Ричард Самуэль Стаффорд понял ясно, как никогда, что его душевную омертвелость нужно сравнять с омертвелостью тела.